Совершенная курица

Он наклонился над ее беспомощно уткнутой в траву головкой и с тоской прислушался, дышит ли она.

Обещай, — тихо квокнула Авдотья Федотовна,— обещай, что ты извинишься... что будешь любезен с ней... Обещай!.. Дай слово!..

Обещаю! Обещаю!

Тише... Дай честное слово!

Даю! Даю!

Помни же: дал честное слово! Кто честному слову изменяет, тот... Так честное слово?

Честное слово!

Иди же, извинись!

Но ты... Я помогу тебе встать...

Иди, извинись! О, Фингал, ты меня уморишь!

Одурелый пес поднялся, обратился к девице Шпиц-

Пинчер и провыл:

Извините мое незнанье приличий... Позвольте засвидетельствовать вам мое почтенье...

Шпиц-Пинчер, отступившая при начале суматохи шага на три в глубину аллеи и наблюдавшая за происходящим с видом философа во всех отношениях, исключая статьи касательно презренья свалок и личных оскорблений, поняла, как дорого стоит бедняге это извинение, приблизилась и прогавкала:

Охотно извиняю вам, юноша, охотно... охотно- охотно! В свою очередь, прошу вас извинить мне неосторожное слово и несколько резкий прием в зале... Я, впрочем, существенного вреда вам не нанесла: я вырвала у вас из боку самый крошечный клочок — всего каких-нибудь десятка два шерстинок... При пышной густоте вашей волнистой шерсти это совсем не заметно... Что касается до отзыва о вашей неукротимости, то его можно объяснить и иначе,— не как порицанье, а как своего рода похвалу: псы, которые лают, юноша, не хуже псов, которые лижут; нередко они неизмеримо лучше! Теперь дайте мне вашу лапу, вот так! И пойдемте ко мне. Я угощу вас превосходными телячьими косточками! Что они превосходны, в этом можете поверить Доре Шпиц-Пинчер — она толк знает!

Извините... но я не могу... Авдотья Федотовна... Авдотье Федотовне...

Она сейчас оправится! Вставайте, душенька, вставайте! Не терзайте вашего пылкого друга!

Авдотья Федотовна, которая, лежа на траве и следя глазком за физиономиями объясняющихся, то испуганно захлопывала, то тревожно вытаращивала этот глазок, проквохтала:

Ах, как я рада! Вы простили Фингала? Он никогда уже не будет! Никогда!..

Авдотья Федотовна была чрезвычайно приятно удивлена добродушною снисходительностью старой Доры и, разумеется, не рискнула омрачить ее хорошее расположение духа каким-нибудь прекословием. Она тотчас же поднялась, расправила перышки и развеселилась.

Удивлен был чрезвычайно и «пылкий друг» быстротой, с какою Авдотья Федотовна совершенно оправилась; но, увы! Нельзя сказать, чтобы он был удивлен приятно!

Что ж, посетите вы меня? — спросила старая Дора.

. — Да, да,— поспешила ответить за своего друга Авдотья Федотовна.— Иди, Фингал!.. Иди же...

Иду...

А вы, душенька? — спросила учтивая старушка.

Ах, я не могу! Я, к сожаленью, обещала одной знакомой ждать ее здесь!..

А! Ну, что ж, делать нечего, до другого раза... Идемте, Фингал! Иди же, Фингал! — внушительно, очень внушительно кудахтнула Авдотья Федотовна.

И, любезно раскланиваясь с влиятельною фавориткой, добавила как бы в объясненье своего понуканья:

Он такой рассеянный!

Фингал побрел следом за новой знакомой к дому, к балкону с колоннами, через который они проникли в огромную комнату, где занавеси и портьеры были еще пышнее, а куколки еще многочисленнее, чем в кабинете превосходительства.

Гостиная,— пояснила старая Дора.

В гостиной лежала в кресле, как она всегда любила лежать, откинув головку, Дина, а у ее ног на скамеечке сидела поповна Наденька.

Они были заняты разговором и не заметили вошедших.

Фингал слышал, как Наденька говорила:

Ах, какой вы ангел! А Сусанна Матвеевна этого не умеет ценить I

Она только ценит свою скверную собачонку!

Ах, прескверная собачонка! Я бы ее просто пришибла!

Когда будете приготовлять ей припарку, всыпьте немножечко перцу! Ха-ха-ха!

Ха-ха-ха! А как Сусанна Матвеевна узнает? Она меня со свету сживет! Начнет кричать, что я неблагодарна, что она обещала мне шалевый платочек...

Я вам отдам свою лиловую тальму!

Ах, Дина Матвеевна! Как это можно! Такая прекрасная тальма...

Она мне не нужна!

Ах, Дина Матвеевна!

Приостановившийся Фингал взглянул на поджидавшую его на пороге в следующий покой проворную старушку и не без горечи улыбнулся.

Но она, хотя не хуже его слышала, как ее честили и что против нее замышляли, ничуть, по-видимому, этим не огорчилась, а принимала, как вещь совершенно обыкновенную,— как жужжанье мухи или как пенье птицы. На горькую улыбку Фингала она ответила улыбкой беспечной, как бы говоря:

Знаю, давно знаю!

И кивнула, приглашая за собой дальше.