Советская литература: мифы и соблазны

Ничего особенно неясного, ничего особенно темного нету и в кодовой, главной, наверное, по звуку строфе:

Нам союзно лишь то, что избыточно,
Впереди не провал, а промер,
И бороться за воздух прожиточный —
Эта слава другим не в пример.

Но при всей ее кажущейся простоте она очень сложна по мысли, как всякая формула. При этом нужно иметь в виду, что для Мандельштама русский язык полон сдвигов, – в семье-то говорили по-немецки, во всяком случае, отец. «Эта слава другим не в пример» – по-русски говоря, это слава, которую в пример никому поставить нельзя, которой не стоит гордиться. «Нам союзно лишь то, что избыточно» – перекликается с любимым афоризмом Ахматовой «Без необходимого могу, без лишнего – не обойдусь», заимствованным у Оскара Уайльда. «Бороться за воздух прожиточный», за жизненное пространство – недостойное человека занятие, и в 1968-м, когда в мире опять запахло войной и все страшно боялись войны с китайцами, у Бродского в «Речи о пролитом молоке» промелькнуло:

Православные! Это не дело!
Что вы смотрите обалдело?!
Мы бы предали Божье Тело,
расчищая себе пространство.

И самая странная строчка – «впереди не провал, а промер». Казалось бы, впереди – безусловный провал, мировая война. Но Мандельштам пытается утешить то ли себя, то ли читателя, говоря, что это лишь промеренный отрезок, отмеренные сроки, за которым человечество выйдет на прежнюю дорогу. Оно выйдет из этого безумия, из борьбы за роковое, никому не нужное жестокое и страшное пространство жизни, и выйдет к борьбе за какой-никакой, но идеал. Только чтобы человек возродился, масса должна пройти через очищающий, может быть, атомный, может быть, еще какой-то, которого мы еще не видели, но огонь. Никакого другого пути возвращения к человеку Мандельштам не видит, иначе напрасно «Миллионы убитых задёшево / Притоптали траву в пустоте».

В страшном воздухе, полном грозового электричества, нужно что-то, что этот воздух очистит.

Пастернак напишет в «Докторе Живаго»: «Война очистила воздух». Война действительно очистила воздух от страшных загадок «Стихов о неизвестном солдате» и «Поэмы без героя». И мы предчувствуем нечто подобное. Беда только в том, что оплачено это будет, как и всегда, оспенным, пасмурным, приниженным гением могил, и дай бог уцелеть тем немногим, кто сумеет, как Мандельштам, об этом рассказать.

Владимир Маяковский Зачем нам Маяковский

Маяковский – один из немногих поэтов, который приучает нас существовать в ситуации трагедии как в ситуации нормы, потому что все остальное – это жир, мещанство, пошлость, мерзость.

Маяковский – безусловно, гениальный поэт. Но гениальность эта той природы, что исключает всякое развитие. Это то самое, о чем Пастернак сказал: «Он в большей степени, чем остальные люди, был весь в явленьи». Пастернак сказал это, вероятно, думая сделать Маяковскому комплимент. На самом деле быть целиком в явлении – значит ничего не оставлять за рамками конкретного кадра, значит целиком уместиться в данный текст.

С первых своих текстов 1913 года, как замечательно сказала о нем Цветаева:

Этот юноша ощущал в себе силу, какую – не знал, он раскрыл рот и сказал: «Я!» Его спросили: «Кто – я?» Он ответил: «Я: Владимир Маяковский».

Что можно к этому добавить? Ничего. Это действительно катастрофическая ситуация, когда вместо того, чтобы развиваться, поэт с самого начала достигает своего потолка.

Есть разные варианты творческого развития. Маяковский выбрал самый экстенсивный: бесконечно расширять географию своих поездок. У него были очень серьезные, честные попытки сменить жанр, попытаться сделать что-то в другом жанре. Больше всего я жалею о его ненаписанном романе. Маяковский в голове его дописал, как сам утверждал. Действие романа должно было развиваться в 1914–1915 годах. Это была бы автобиографическая книга о русском футуризме. Полагаю, написана она была бы примерно в том же жанре, в каком написан «Дневник неудачника, или Секретная тетрадь» Эдуарда Лимонова, – эпатажная, предельно откровенная книга с удивительно высокой поэзией.