Советская литература: мифы и соблазны

До сих пор мне было невдомек —
Для чего мне звездный каталог?
В каталоге десять миллионов
Номеров небесных телефонов,
Десять миллионов номеров
Телефонов марев и миров,
Полный свод свеченья и мерцанья,
Список абонентов мирозданья.
Я-то знаю, как зовут звезду,
Я и телефон ее найду,
Пережду я очередь земную,
Поверну я азбуку стальную:

– А-13-40-25.

Я не знаю, где тебя искать.

Запоет мембрана телефона:

– Отвечает альфа Ориона.
Я в дороге, я теперь звезда,
Я тебя забыла навсегда.
Я звезда – денницына сестрица,
Я тебе не захочу присниться,
До тебя мне дела больше нет.
Позвони мне через триста лет.

Чувствовать себя в мире, как человек, которого покинула звезда, но понимать, что так и надо: так надо отпускать жизнь, так надо отпускать любовь, так же надо относиться и к миру, который живет по другим часам. Отпускать с иронической, несколько отстраненной, но все-таки горячей любовной благодарностью. А о том, зачем всё и для чего всё, когда-нибудь нам, наверное, расскажут.

Одно из самых поздних и самых дорогих для меня стихотворений Тарковского, текст тоже умеренно иронический, бытовой, сниженный, – из цикла «Пушкинские эпиграфы» (эпиграф, естественно, из «Скупого рыцаря»: «Я каждый раз, когда хочу сундук / Мой отпереть…»):

В магазине меня обсчитали:
Мой целковый кассирше нужней.
Но каких несравненных печалей
Не дарили мне в жизни моей:

В снежном, полном веселости мире,

Где алмазная светится высь,
Прямо в грудь мне стреляли, как в тире,
За душой, как за призом, гнались;

Хорошо мне изранили тело

И не взяли за то ни копья,
Безвозмездно мне сердце изъела
Драгоценная ревность моя;

Клевета расстилала мне сети,

Голубевшие как бирюза,
Наилучшие люди на свете
С царской щедростью лгали в глаза.

Был бы хлеб. Ни богатства, ни славы

Мне в моих сундуках не беречь.
Не гадал мой даритель лукавый,
Что вручил мне с подарками право
На прямую свободную речь.

И вся судьба и старшего, и младшего Тарковских показывает нам, что право на свободную речь – это, в общем, очень достойная компенсация.

Забытая война. Военные поэты

Анализ военной лирики и военной литературы сегодня очень затруднен. Эта литература, как и Великая Отечественная война, стала предметом культа. А предметы культа не анализируют, им поклоняются. Поэтому разговор о том, что писали о войне настоящие поэты, которые в этой войне участвовали, которые знали ее не понаслышке, которые не занимались ее мифологизацией, – разговор непростой.

Во-первых, имена этих поэтов сегодня по большей части неизвестны. Советский Союз в какой-то мере популяризировал, помнил о своих поэтах, хотя тоже не обо всех. Юрий Грунин, гениальный летописец лагеря, сначала немецкого – в книге «Пелена плена», потом советского, не мог напечататься даже у Твардовского. У Грунина лежали восторженные письма от Сельвинского, сам Твардовский написал очень одобрительное письмо, Слуцкий пытался его напечатать, а не напечатал никто. Пришлось «Собеседнику» – уже в конце 1980-х – давать о нем большой очерк и первую подборку его стихов. После этого Грунина напечатал «Новый мир», потом в Джезказгане опомнились и переиздали его книгу.

Точно так же при жизни не дождался своего сборника один из крупнейших военных поэтов Константин Левин, который пришел с войны с одной ногой, а в 1949 году, в эпоху борьбы с космополитизмом, был отчислен из Литинститута за стихотворения «Нас хоронила артиллерия» и «Мы непростительно стареем…», где были слова «Я был евреем / В такое время на земле». О Семене Гудзенко помнят в основном по песне «Нас не нужно жалеть, ведь и мы б никого не жалели», и то благодаря фильму «Цыган». Некоторые, может быть, еще, напрягшись, вспомнят:

Бой был коротким.
А потом
глушили водку ледяную,
и выковыривал ножом
из-под ногтей я кровь
чужую.