Советская Россия (СССР) и Польша. Русские антисоветские формирования в Польше (1919–1925 гг.)

Из письма уволенного полковника Н.Н. Саламанова[515] становится ясно, что Б. Савинков и не предполагал возвращать долги навербованным им добровольцам. Прибывший в Торунь Одинец заявил, «что содержание за прошлое время уплачено не будет». Единственное, что пообещал начальник Упин, – выплатить скромное пособие в размере 500 польских марок в месяц офицерам и 100 марок – солдатам с 1 февраля 1921 г.

В это обещание офицеры не поверили, поскольку с самого начала формирования дивизии, как свидетельствовал Саламанов[516], проявилось нежелание РПК (затем – РЭК) «выполнять свои обязательства» в вопросах обеспечения и вооружения 3РА. Воровство и хищения, были убеждены офицеры бывшей 3РА, стали причиной того, что и содержание и обмундирование частей дивизии и личного состава было недостаточным; что стало одной из причин военных неудач.

В архиве второго отдела штаба польского военного министерства сохранились документы, свидетельствующие о наличии других точек зрения на место и роль Б. Савинкова в происходивших событиях, как правило – представителей рядового или низшего офицерского состава. Так, подпоручик 5-го стрелкового полка Шумкин (его письмо Б. Савинков передал начальнику второго отдела штаба военного министерства полковнику Медзинскому) сообщал, что сторонники «мятежных» офицеров «усиленно распространяют слухи о том, что они приняты в польские войска». 19 февраля они объявили «запись в польскую пограничную стражу» и убеждали всех, что РПК «провалился», а «всех комитетчиков отправят в Совдепию в партизанские отряды»[517].

Прапорщик Головщиков из форта Стефана Батория «от лица группы солдат и офицеров 6-го стрелкового полка» писал Б. Савинкову, что приезд профессора Одинца «ускорил нравственное разложение наших германо-монархических верхов»[518]. Германофилы-офицеры, по его словам, чтобы увеличить число своих сторонников, занялись прямым подкупом офицеров и солдат, предложив им «производство и награждения по представлению Северо-Западной армии», чтобы «уйти с освободительного пути вместе с какой-либо (хотя бы миниатюрной) армией»[519].

Те же мысли высказывали в письмах Б. Савинкову офицеры 5, 6, 7 и 2-го стрелковых полков из лагеря в Торуни[520]. Поручик Шимановский из форта Стефана Батория утверждал, что в 5 и 7-м полках «происходило систематическое спаивание солдат и офицеров»; в 7-м полку «опоенным водкой офицерам была предложена для подписи резолюция, выражающая сочувствие графу Палену», которая «успеха не имела»[521]. Стремление «мятежного» командования 2-й стрелковой дивизии «на соединение с Берлинскими группами» было не по душе рядовому составу. «Мы не хотим снова остаться у разбитого корыта, не хотим пилить эстонских дров, не хотим вбивать кол в спину родному народу», – заключал поручик[522].

В этот период фигура Б. Савинкова еще воспринималась низшим офицерским и рядовым составом интернированного контингента в качестве героя-избавителя, способного вывести их из плачевного положения. «Бейте, храбро бейте, дорогой Борис Викторович, черное воронье[523], – обращался к нему один из корреспондентов, – бейте их, наш белый сокол»[524].

8 февраля польское командование лагеря в Торуни получило приказ военного министерства № 1108/21 о переводе командного состава «мятежной» стрелковой дивизии из форта Стефана Батория в лагерь Домбе (Дембия) под Краковом, где преимущественно содержали военнопленных красноармейцев. 11 февраля девять офицеров этой дивизии в сопровождении польского офицера были этапированы в Краков. 13 февраля они прибыли в Домбе, где подверглись аресту. К ним приставили часового и посадили на паек военнопленных красноармейцев. 15 февраля Одинец специальным распоряжением уволил еще ряд офицеров, «имеющих разлагающее влияние на среду интернированных», вносящих «партийную рознь в ряды армии»[525].

Французская военная миссия постаралась занять в этой ситуации позицию стороннего наблюдателя: генерал Ниссель предписал своим офицерам посещать лагеря интернированных русских подразделений, поскольку они еще «могут представлять собой антибольшевистскую силу», но «не вмешиваться в их внутренний распорядок». Свою позицию он аргументировал в письме военному министру Франции тем, что «русские генералы настроены прогермански», особенно те, кто был на содержании Германии в Прибалтийских странах. Моральные и интеллектуальные качества младших офицеров Ниссель оценивал крайне низко, как и боевой потенциал солдат[526].