Советский детектив. Том 7. Один год

Он помолчал, слушая.

— В пять, — негромко говорила Катя. — Я же тебя несколько дней не видела. Мы вместе пообедаем, потом я поеду на спектакль, а ты куда хочешь. Нет, вместе, — на всякий случай повысила она голос, — и это свое «оставь в духовке» ты забудь. Я на тебе не затем женилась, чтобы видеть реже, чем когда мы жили порознь.

Она что-то жевала. Лапшину очень хотелось спросить, что именно она жует, но он стеснялся слушающих глаз Васьки. «Наверное, какую-нибудь капустную кочерыжку», — подумал Иван Михайлович и, аккуратно положив трубку, еще немного поговорил с Окошкиным, которому вышло время уезжать.

— Давид Львович там у вас не был, в вашей части? — спросил Лапшин. — Не виделись? Он мне сулил тебя отыскать.

Василий, натягивая на ватник шинель, ответил в том смысле, что он-де человек маленький и ничем себя не проявивший, а Ханин пишет все больше про выдающихся товарищей, совершивших подвиги.

— Ну не ври, не ври, — прервал Лапшин. — Давид журналист солдатский, я его всегда с интересом читаю. И не врун, не писал он, как ворона на мине подорвалась.

Сразу потолстев от ватника и шинели, Окошкин крепко затянул ремень, поправил ушанку и еще закурил своего табачку на дорогу. Вид у него был исправный, но изрядно усталый.

— Тихо стало у нас, — сказал он задумчиво, — знакомого народу почти никого. А жулики по-прежнему шуруют?

— Шуруют, Вася.

— И богатые дела есть?

— Особо богатых нет.

— Ну что ж… пожелаю вам…

Они обнялись, поцеловались, и Василий отбыл на Финляндский вокзал. В суд Лапшину надо было к двум часам, времени еще оставалось, как любил выражаться Окошкин, «вагон и маленькая тележка». Вполне можно было поспеть в госпиталь.

Лапшин уже одевался, когда позвонила антроповская Лизавета.

— Ни один телефон нигде не отвечает, — сказала она. — Александра Петровича ни утром, ни вечером, ни даже ночью дома нет. Простите, что вас потревожила, Иван Михайлович, где моего Айболита можно отыскать, как вы думаете?

Иван Михайлович помолчал и вздохнул.

— Вы слушаете?

— Слушаю.

— Не знаете, где его искать?

— Поскольку сейчас война, а он — хирург, предполагаю, в бывшей его клинике, а нынче в госпитале.

— Туда дозвониться невозможно, — с раздражением в голосе сказала Лизавета. — То занято, то никто не отвечает, то он на операции.

— Так ведь война же, — сдерживаясь, чтобы не выругаться, произнес Лапшин. — Война! Занят человек, работает.

И, неожиданно для самого себя, предложил:

— Я сейчас туда еду, если хотите его увидеть, поедем со мной.

— Дело не в том, хочу я его видеть или не хочу, — суховато ответила Лизавета. — Дело в том, что мой дядя, профессор Багулин, — не слышали такого? Он известный терапевт, профессор и так далее, вдруг закапризничал и не желает ложиться на операцию без Айболита. Он говорит про себя, что сам профессор и нуждается не в профессоре, а в докторе, во враче. Он вообще чудак…

— Ладно, — сказал Лапшин, — спускайтесь, я за вами через десять минут заеду.

Не дожидаясь ответа, он повесил трубку, забежал в столовую, завернул передачу для Жмакина и, подивившись, что все в жизни повторяется, спустился к машине. Кадников в полушубке и в ушанке дремал за рулем, Иван Михайлович тронул его за плечо и велел ехать на улицу Герцена.

Лизавета в шубке и в берете ждала у своего подъезда, сердито мерзла, поколачивая ботиками по тротуару.

— Не люблю я все эти поликлиники, — неприязненно сказала она, садясь. — Терпеть не могу. Стонут, охают, вне очереди лезут под предлогом острой боли…

— Да, не цирк! — ответил Лапшин.

— Не понимаю, при чем тут цирк?

— Вот именно, что ни при чем!

Лизавета отвернулась, Лапшин закурил. «Эмка» медленно ползла в колонне военных, камуфлированных для зимы машин. Дымились две походные кухни, и странно было видеть их на людной ленинградской улице. Кадников сказал:

— Хороший кашевар обязательно наперед думает. Вот — супешник заложил тут, а где-нибудь в Кирка-Кювенапа и пообедают товарищи бойцы.

Резко вывернув руль, он обогнал колонну, развернулся и въехал в госпитальные ворота, где разгружались санитарные, с красными крестами, машины. Лапшин и Лизавета получили халаты, и сестра привела их в очень светлый, прохладный коридор, где на скамейке сидели два человека тоже в халатах, по всей вероятности, муж и жена. Он — седой, в очках, осторожно курил в рукав, она тихо плакала, отвернувшись к стене. Ему было лет за шестьдесят, ей около того.

— Ради бога, перестань, Нюточка, — ласковым шепотом сказал мужчина, — у тебя уже нет никаких сил. Поберегись, мало ли что нас еще ждет.

— Что ты этим хочешь сказать? — испуганно и быстро спросила она.

Теперь Лапшин увидел ее лицо: такие прекрасные лица бывают у старых докторов, у учительниц; в огромных, блеклых глазах дрожали слезы, крупные, странно молодые губы тоже вздрагивали, лицо выражало непонимание и страдание.

— Ничего, ничего, — шепотом опять заговорил мужчина, — ничего, Нюточка, все будет хорошо, все обойдется. Он прекрасный доктор, уверяю тебя, лучший в этой области, я узнавал…

— Ничего ты не узнавал, — беспомощно сказала женщина.

Лизавета наклонилась к Лапшину и тихо спросила:

— Чего мы тут ждем?