Советский век

В брежневский период зафиксировано девять случаев массовых восстаний, семь из которых произошли в первые два года его правления. При Хрущеве общее число восстаний было в два с половиной раза больше. Между 1957 и 1964 гг. оружие использовалось в восьми случаях; при Брежневе - в трех (все в 1967 г.). При Хрущеве количество убитых и раненых среди восставших равнялось 264, а при Брежневе пострадал 71 человек. Общее количество потерь во время восстаний на протяжении 25 лет было равно 335 - большая часть из них раненые (но эта цифра неточна). Таким образом, среднегодовой показатель равен 13,4 раненых или убитых (хотя многие годы свидетельствовали, что восстаний не было). Было бы полезно получить сведения о примерах восстаний в других странах (их охвату и потерям). Была ли советская цифра - 335 раненых и убитых за 25 лет - необычной при огромном размере страны и недемократическом режиме?

Будем надеяться, что та панорама изменений, нововведений и реформ, которые мы описали, даст читателю возможность увидеть разницу между сталинской и постсталинской моделями. Устранение массового террора как средства управления заставило власть, и прежде всего партию, заняться тем, что я называю «переговорами» с основными социальными и бюрократическими действующими лицами, увеличив зависимость режима от них.

«Пересталинизация» (чрезмерное увлечение Сталиным) советской истории, расширение ее в прошлое и в будущее является общей практикой, которая преследует целый ряд целей, но не отвечает на исторический запрос. У нас нет причин игнорировать степень и значение изменений в социальной структуре, стратегический вес отдельных социальных групп (больших или малых), слияние государственного аппарата с партией, конец массового террора - пока, конечно, мы рассматриваем только некоторые идеологические гипотезы, которые сопротивляются попыткам раскрыть комплексную историческую реальность.

Мы не должны забывать, что общество и режим не были защищены от возможности возникновения реакционных идеологических и политических течений, в том числе и среди государственных и партийных руководителей. Здесь мы затрагиваем эту огромную тему исключительно для того, чтобы коснуться трудностей процесса десталинизации и движения за реабилитацию Сталина. Продолжающиеся внутренние дебаты о десталинизации внутри постсталинского руководства и среди хрущевской оппозиции были сосредоточены не на продолжении сталинизма как такового, а на образе Сталина как строителя государства и руководителя державы; на готовности использовать решительные методы, когда на карту поставлены государственные интересы. Неудивительно, что среди руководителей диктаторского режима были несколько человек, защищавших этот взгляд. Тем не менее важно отметить, что, несмотря на все «пробные шары» и полумеры по восстановлению образа Сталина как великого руководителя, реабилитации не произошло, потому что она более не имела смысла. Даже среди сталинистов больше никто не защищал идею кровавых зачисток. Политические аресты, конечно, продолжались, но они были направлены на настоящую критику и реальные политические действия, а не на выдуманные преступления, в которых людей заставляли «сознаваться». У них было мало общего со сталинским периодом как по характеру, так и по размаху.

Но если мы не предложим широкой картины того, чем система была все это время, наш тезис о том, что она изменилась, повисает в безвоздушном пространстве. Снизу все выглядело как настоящий хаос: массы людей и органов действовали так, как они считали нужным, в то время как значительное число декретов и законов, изданных Центральным комитетом или, более торжественно, совместно с Советом министров, не соблюдались или исполнялись только несмелыми. Массовые явления, такие как текучесть рабочей силы, оставались на уровне декларации. Чиновники не теряли работы, даже если они воровали. Одни судьи не соглашались с жестокостью некоторых законов и искали пути уменьшения ответственности, если они чувствовали, что наказание не имеет смысла; другие делали прямо противоположное, в силу того что находили новую политику слишком либеральной.

Все это означает, что история, ограниченная государственной политикой, ведет к неполной и неточной картине. Исторические события, которые мы рассматриваем, приняли форму процессов, лишь частично зависящих от политических мер. На самом деле они в основном и даже полностью произошли спонтанно (мы уже сталкивались со стихией ).