Советский век

Государственные органы начали заказывать социологические исследования. Появилось много разных социологов (Татьяна Заславская и ее коллеги в новом академическом центре в Новосибирске, другие в Москве и Ленинграде). Они, без преувеличения, проводили настоящие исследования, посвященные условиям жизни в сельской местности, фабрикам и ведомствам. Экономисты из разных центров, особенно работавшие в Центральном институте математической экономики, оказались вовлеченными в интенсивные исследования, переходящие в научные работы, которые - опубликованные или нет - передавались правительству (некоторые из них заказывались; другие выполнялись по инициативе исследователей). Политологи также вырабатывали свое мнение, даже если их об этом не просили. Они добровольно посылали меморандумы в адрес руководства, протестуя против некоторых политических шагов (например, ввода войск в Афганистан).

Правительство и партийный аппарат отбирали академических экспертов на роль временных или постоянных советников. Эти академики были той частью интеллигенции, которая лучше всего приспособилась к сложной урбанистической реальности, они искали новый тип анализа, который был далек от официального идеологического дискурса или ретроградного агитпропа. В этом отношении правительственные круги были иногда более открытыми, чем партийный аппарат, который был полон брежневцев, хотя их влияние компенсировалось желанием нескольких отделов создать свой собственный «мозговой трест». Юрий Андропов, который, возможно, инициировал это направление, рекомендовал несколько очень умных, смело мыслящих людей в этот отдел. После падения режима многим из них пришлось продемонстрировать свои интеллектуальные и моральные качества, чтобы вызвать доверие к своей деятельности в прошлом.

Это образованное урбанистическое сообщество испытало гораздо больше, чем мы только что говорили. Политически оно создало не только просвещенных реформаторов, но также реакционеров и сторонников жесткого курса разных оттенков. Но мы здесь сосредоточились на новизне и сложности урбанистической реальности, которой должен был противостоять режим, мы не рассматриваем все политические течения, а тем более те, которые были готовы изменить направление.

Что «говорила» экономика?

Функционирование экономической системы страны стало больше чем проблемой. Роковая дихотомия оказалась действенной: новая социальная структура расширялась, а уровень экономического роста продолжал снижаться. Этого достаточно, чтобы определить, что уровень роста национального дохода (согласно западным оценкам) достиг приличного уровня - 5,7 % за год в 1950-х гг. (практически такой же быстрый рост был в первую пятилетку), но, упав до 5,2 % в 1960-е гг., составлял 3,7 % в первой половине 1970-х и 2 % в 1980-1985 годах. [136]

Роберт Дэвис подтвердил эту картину. С середины 1970-х гг.советский уровень роста был так низок, что в первый раз после 1920-х гг. ВНП увеличивался медленнее, чем в США, и намного медленнее, чем в нескольких новых индустриализованных странах. За этими данными лежит еще более сложная реальность, которой не коснулись экономические и политические нормы. Экономические учреждения и ученые знали, что ситуация становится все более острой.

Неудивительно, что человек, отвечавший за доктрину, председатель правительства Анатолий Косыгин, уже в 1966 г. попросил Академию наук оценить положение с точки зрения соревновательности с США. Академия создала отдел, занимавшийся «соревнованием с капитализмом», и таким образом могла заниматься исследованиями без постоянных обращений в Госплан или ЦСУ, которые регулярно снабжали правительство сравнительными данными по развитию западных экономик. В 1966 г. поручение Совета министров было выполнено, и соответствующий отчет поступил в правительство в начале 1967 г. Исследование, проведенное в духе косыгинских реформ (официально запущенных в 1965 г. и положивших начало горячим дискуссиям), искало пути передачи состояния крайней необходимости срочных мер, которые могли бы усилить руку реформаторов.

Картина экономики, предложенная правительству и Госплану, была весьма обстоятельной. Отсутствие доступа к архивам Косыгина не дает возможности сказать, что он думал в этой ситуации, но текст, который у нас есть, является еще лучшим ключом, чем его собственные переживания о жизнеспособности системы. В академическом отчете нет ни слова о бремени военных расходов, блокировавших экономическое развитие. Он показывает все более высокие зарплаты, расширение производства товаров потребления, которое было предпосылкой роста всей экономики, двигающейся по курсу ускоренного технологического прогресса [137]. Но Косыгин, конечно, знал об этом из других источников.