Совок – 12

— На это даже не надейся, солнце моё! — бодро возразил я гордой и, скорее всего, по этой причине одинокой Алле, — С твоей помощью решу свои проблемы и сразу же припаду к твоим ногам! Буду добиваться от тебя взаимности. Если, конечно же ты меня не прогонишь! Ты ведь меня не прогонишь? — я снова взял ладонь рыжей женщины, но теперь уже двумя руками и прижал её к своей груди.

— Через месяц? — деловито уточнила Алла Юрьевна, настойчиво загоняя меня в ограниченное конкретными сроками стойло. — Когда припадёшь?

— Нет, не через месяц! Максимум, через неделю! — вынужден был капитулировать я, — А, может, и еще раньше управлюсь! — добавил я оптимизма в наш диалог, заметив тень, мелькнувшую в зелёных глазах.

Быстроногого Алексея Мордухаевича я перехватил уже, когда он с бумажным свёртком торопливо направлялся к проходной родного предприятия. Можно было бы заластать его сразу же, как только выйдя из проходной, он свернул за угол к магазину. Однако, делать этого, разумеется, я не стал. Не следовало ронять в его мозг ядовитые семена подозрений. Палить Аллу мне не хотелось. Совместно с Маней и, черт его знает, с кем там еще, но додуматься они могут до чего угодно. И сотворить тоже могут, что угодно. А Алла Юрьевна была мне дорога. И дорога не только, как память.

Я бодро подкатил к тротуару и даже заехал на него, перекрыв Вязовскину дорогу на его родное предприятие. И выйдя из машины, не говоря худого слова, сунул Алёше кулаком под дых. После чего он сразу же стал намного коммуникабельнее и договороспособнее. Противиться приглашению сесть в автомобиль, во всяком случае, попыток он не предпринял. Семеня ногами к «тройке» он просто хватал ртом воздух и обескуражено вращал выпученными глазами.

Я настолько уверился в адекватности моего пассажира, что устроив его на заднем диване и пристегнув руку к салазкам переднего сиденья, сделал несколько шагов от машины в сторону. Где подобрал с асфальта свёрток с приобретёнными им канцтоварами.

Оглядевшись по сторонам и не обнаружив любопытных глаз, я сел за руль и съехав с тротуара на проезжую часть, покатил подальше от алкогольного предприятия.

В том, что Алексей Мордухаевич был как-то причастен к моим или лизиным невзгодам, я не верил. Точнее сказать, я был уверен, что в свои подлючьи змеиные планы Манька его не посвящала. Не того склада человек этот Алёша. Мотавшая срок баба не могла не понимать, что коснись что, и её молодой полюбовник по своему слабому нутру сдаст всё и всех. Уж, если свою собственную задницу он не смог отстоять от супостатов, то о чем тут еще можно рассуждать?

Но это вовсе не означает, что Алёша не может быть мне полезным. Например, для подготовки конструктивного разговора с его гиеноподобной пассией. Которая, в отличие от него, соблазнительно мягкотелого и пассивного, вполне себе натуральная баба-кремень. Ну или, что-то вроде того. Как бы оно там не было, но без веских аргументов, разговора с ней лучше не начинать. Или же начав, заканчивать этот разговор придётся по-плохому. Но мне этого совсем не хотелось. И не потому, что Ирсайкина по паспорту и всем остальным учетам числится женщиной. Как раз, как женщину, я её не воспринимал. Просто не хотелось и всё. А своим капризам, в том числе, продиктованным присущей мне добротой, я привык иногда потакать.

— Здравствуй, Алексей! — глянув в зеркало заднего вида, поприветствовал я скрюченного пассажира, — Как жизнь? Как успехи в труде и на личном фронте?

Мой крестник, как мне показалось, уже оклемался и был готов к диалогу. Но на моё приветливое обращение он никак не отреагировал и еще больше склонил голову вниз. Алексей Мордухаевич, когда-то усвоивший бесспорную истину, что молчание в разговоре с ментом, есть золото, глухо стонал и бездарно изображал беспамятство. Или непереносимые физические страдания. Мешать его фиглярству я не стал, время на этот алёшин дивертисмент еще было. Мне хотелось найти более или менее спокойное место. Желательно, не удаляясь за пределы городской черты.

Местом таким оказался стадион «Динамо». Вернее сказать, один из его непарадных выходов. День сегодня был неигровой и площадка по эту сторону ворот была пустой. Проехав в самый дальний угол и там развернувшись, я заглушил двигатель.

Повернувшись всем телом к Алексею, который так и не пожелал выйти из образа впавшего в анабиоз пингвина, я начал вслух предрекать его судьбу. Не жалея негатива и черных красок.

Понадобилось всего полминуты, чтобы мой протеже начал подавать признаки жизни.

Сначала он тяжело вздыхал. Затем стонал, как зоопарковый белый медведь в жаркую июльскую погоду. А когда речь зашла о тяжести инкриминируемых ему деяний, за которыми обычно следует высшая мера или на худой конец, тягостная пятнашка, Алёша ожил настолько, что начал возмущенно огрызаться.