Совок – 12

— Вставай, Марья Антиповна, вставай! Я тебе не Алёша, чего ты передо мной разлеглась, как неприличная женщина⁈ Я, конечно, старость уважаю, но только не в варёном и не в голом виде! — я подошел к Ирсайкиной и, не испытывая каких-либо моральных неуютностей души, пнул её по лодыжке, — Пожила ты своё, так что пришло и тебе время в преисподнюю отправляться! И не смотри ты так на меня, сама виновата! Не хера было Скобаря ко мне с Губановым присылать! А ну, вставай, паскуда! — я повторил мануальное воздействие рантом ментовского ботинка. Но теперь уже по щиколотке и потому получилось это намного болезненнее.

Не то, что бы мне так уж нравилось причинять боль похотливой бандитке. Просто мне надо было понадёжнее уверить её в своей лютой беспредельности. Дабы ни на долю секунды не сомневалась любовница содомита Алёши в моих убийственных намерениях.

И да, бабку мой божественный пендель взбодрил, и, обеспокоенно засучив ногами, она завыла еще громче. Мадам старшая кладовщица, смотрела своим остекленевшим взором на дульный срез пистолета, словно беременная крольчиха на удава. Не мигая, как самая примитивная детсадовская кукла с нарисованными на пластмассе глазами. Впрочем, оно и немудрено, поскольку ствол ПээМа я почти упер в её вспотевший лоб.

— Н-не убива-а-ай меня, Корнеев, не н-надо! — судя по тому, что Ирсайкина обрела речь, она уже в какой-то степени смогла взять себя в руки и сейчас пыталась наладить со мной конструктивное общение, — Я тебе денег дам! Очень много денег! Ты столько никогда не видел! Только не убивай меня! Ты же еще молодой, не бери на себя греха, у тебя же вся жизнь впереди!

Я внутренне улыбнулся. Никак внешне не проявляя своего глубочайшего удовлетворения от начавшегося торга за жизнь, я с облегчением осознал, что лёд тронулся. Баба Маня, при всей её душевной черствости и маньячной кровожадности, оказалась обыкновенной уголовной дворнягой. Нет, ни фига она не кремень! А стало быть, придётся продолжать в том же духе и методично дожимать эту мерзавку до упора. До самой железки. До полной и безоговорочной капитуляции. Иначе, если я не обезжирю эту непримиримую упыриху до пустых карманов, то эта оскорблённая в своих лучших чувствах гиена останется у меня за спиной. И останется она во всеоружии. Переполненная мстительной злобой и всеми необходимыми ресурсами, чтобы эту самую злобу успешно реализовать. Если я сейчас проявлю легкомысленную благожелательность, то можно не сомневаться, что рано или поздно, но эта моя глупость мне же, и аукнется. И аукнется, вероятнее всего, болезненной летальностью. А, что самое главное, случится всё это безобразие, скорее, рано, чем поздно.

Я оглянулся на всё еще дремлющего Вязовскина и убедился, что он находится в бессознательности. И потому с чистым сердцем сосредоточился на его подруге.

— Мне твои копейки не нужны! — включив бескорыстного дурака, с комсомольским пафосом отверг я коррупционное предложение Марии Антиповны, — Мне моя жизнь дороже! Нет у меня никакого резона тебя в живых оставлять! Где гарантия, что завтра ты опять ко мне еще какого-нибудь Скобаря не подошлёшь⁈ — пустился я в дешевую демагогию, давая бабе Мане призрачную, но какую-никакую надежду уговорить себя. — Я лучше пущу тебе сейчас пулю в лоб и все свои проблемы сразу закрою! — я снова поднял ствол и прицелился в голову резко взбледнувшей тётки.

— Там не копейки! — резаным поросёнком взвизгнула старший кладовщик Ирсайкина, — Ты чего, Корнеев, какие копейки⁈ Там только рублями больше пятисот тысяч! А еще золото, камни и даже валюта! — на высокой панической ноте, в тональности циркулярки заблажила заказчица моего смертоубийства, — Черт с тобой, всё забирай, только отпусти меня, заради бога! Прямо сейчас и забирай, всё здесь! — Ирсайкина вяло махнула непослушной рукой на кучу хлама, в которой она копошилась незадолго до нападения на меня.

И снова я не стал демонстрировать радость от очередной победы, одержанной над расстроенной дамой предпенсионного возраста. Вместо торжества я напустил на лицо тень алчности и сомнений.

А подкупающая сторона между тем, сначала встала с задницы на четвереньки, а потом заняла коленно-преклонённую позицию. Как это обычно делают благообразные старушки в культовых учреждениях православной направленности.

— Ты послушай меня, Корнеев! Христом-богом тебе клянусь! — истово перекрестилась преклонных лет прощелыга, — Забуду я про тебя! Ей богу, забуду! — тараща на меня честные глаза, продолжала осенять себя крестным знамением воцерковлённая аферистка с людоедскими наклонностями.

— Ну, не знаю, не знаю… — лицом и голосом выдал я своё малодушие, и заодно корыстные колебания, — Где, ты говоришь, ваша бандитская касса? — как бы машинально, помахал я стволом пистолета перед носом мадам Корейко-Ирсайкиной, — Давай, показывай!