«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том I. СССР до 1953 года

Когда от соседей требовалась какая-либо помощь, то или мы их, или они нас звали стуком в стену. Однажды я натянул проволоку зигзагом на косяки двери, вставил концы в розетку и постучал в стену. Кто-то из девчат открывает нашу дверь, а перед ней красная молния. Девушка смеется: «Эдька, так же напугать мог! Ну, чего тебе?» А мне ничего не надо было, мне и хотелось её напугать.

Электричеством обогревалось всё общежитие и не только наше. В общежитии нефтяного института, куда я зашел, как «агитатор» по случаю каких-то выборов, я тоже увидел «козлы». Расход электроэнергии был чудовищный, и для всего квартала электричество отключили совсем. Нам в качестве топлива стали выдавать то ведро керосина, то ведро угольной пыли, а то и ведро настоящего нефтяного кокса. На Грозненском нефтеперегонном заводе из нефти выгоняли все, что могло быть жидким топливом: бензин, легроин, керосин, мазут, так что оставался только твердый осадок – для нас это было самое желанное топливо. Для голландки ведро угля на один раз. Холодно было неимоверно. Освещались коптилками. В нашей комнате остались мы с Костей вдвоем – остальные сказали, что они уже научились по горло. Общежитие наполовину опустело.

В надежде найти какое-нибудь горючее мы зашли в пустой барак, и увидели валяющуюся чугунную плиту от разрушенной печи и кирпичи. Глину можно было в этом бараке накопать под полом, которого уже не было. Решили себя спасать сами. Про то, что для кладки в глину надо добавлять песок, нам не было известно, но я слышал, что в глину, чтобы она не трескалась, добавляют навоз.

Пока перетаскивали к себе плиту и кирпичи, стемнело, но терпеть холод мы уже не хотели. Пошли по улице, собирая замерзший конский навоз. Во что класть навоз не взяли, да и нечего было взять. Оооо, как мы старались из голых замерзающих рук не растерять драгоценные ледяные конские котяхи и бежали, потому, что руки уже отваливались.

Колосники мы нашли, а дверки не было, топливо загружали через конфорку, дым отвели в голландку через отверстие для ее чистки.

И наступило блаженство.

Зимний вечер, только что пришел из техникума, растопил печку и сварил мамалыгу. На большом столе горит коптилка, разложены чертежи и стоит кастрюля с мамалыгой, а в углу топится наша печурка. У печурки стоит ведро с мокрым угольным порошком. Я черчу при свете коптилки и время от времени то съедаю ложку мамалыги, то отодвигаю конфорку, и потолок освещается бликами живого огня. А я леплю из мокрой угольной крошки комочки, как для игры в снежки и эти самодельные брикеты кладу в раскаленное чрево на уже спекшиеся комки и закрываю конфорку. Опять остается свет только от коптилки, а плита раскаляется докрасна.

Хуже, если нам выдают ведро керосина, потому что тогда приходится выдергивать вату из матраса, макать ее в ведро с керосином и бросать через конфорку в топку. К концу зимы мы с Костей спали на одном матраснике без ваты. Чтобы было теплей, спали вместе на полутора спальной кровати с дощатым настилом (была одна такая в нашей комнате), из остальных матрасов вату вытащили еще раньше. Но, никакого уныния в нас не было. А через некоторое время и свет дали, но к проволочной экзотике мы уже не вернулись – топили печурку, и ни одного праздника не пропускали. Отмечали и светские, и церковные, религиозные, и революционные.

Большей частью отмечали с девчатами из соседней комнаты. С девчатами жила и молодая женщина-фронтовичка, демобилизованная по беременности. Ее ребенок сейчас был у ее родителей, учиться ей надо было только два года. Однажды я с ней пошел на базар покупать «водку» – разбавленный водой спирт. Фронтовичка, прикладываясь к горлышку, оценивала качество спиртного, а я слышу за спиной голос торговки: «У…, мальчишку за собой водит», хотя по возрасту, Люба была всего года на три старше меня.

На радостях по любому поводу мы, с Костей, обнявшись, ходили по баракам и пели во весь голос: «Вдоль по улице метелица метет…», в общежитской стенгазете нарисовали этот дружеский шарж.

Особенно ждали Новый Год. Задолго перед новым годом мне прислали кусок сала, но мы его не ели, а положили в тумбочку в предвкушении новогоднего веселья, – питались только тем, что нам страна выделяла.

Перед самым новым годом, 31-го отправились с Костей искать выпивку. Обошли множество подвальчиков, но было уже поздно – уже все накрывали столы, а мы еще что-то искали, в результате купили то, что другие не взяли. Вернулись раздосадованные с мыслью: «Ну и черт с ним, сейчас сала с этой досады поедим». Открываем тумбочку, а сала нет. Бухнулись поперек (наискосок) кровати и заснули. Заснули, сраженные этим ударом. Никогда нам в голову до этого мысль о воровстве не приходила. Бросали мы комнату условно закрытой и вот такое дело.