«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том I. СССР до 1953 года

В институт из своей трущобы мы бежали по набережной. Часть набережной была ухожена, т. е. были разбиты клумбы, проложены дорожки, посажены плакучие деревья, поставлены скамейки. Какое-то время весной на этой набережной по утрам стоял в сторонке от реки музыкант и играл на трубе спокойные мелодии, вроде, «Рассвет над Москвой рекой».

Утро, набережная безлюдна, над речушкой туман и чистые нежные звуки трубы, так что бег замедляется, и превращается в полет, и, кажется, листья на деревьях чуть колышутся в такт, или в четверть такта музыке, и я не бегу, а это звуки меня несут на своих волнах.

Послевоенные акции Сталина

В начале второго курса меня избрали в комсомольское бюро.

Общественная работа была постоянным спутником молодежи. Еще никуда не выбранный я был агитатором и старался добросовестно выполнять формальные подотчетные обязанности – как, например, сходить положенное число раз на свой участок.

В обязательные ходки входило:

1. Объявить о дате выборов и о расположении избирательного участка.

2. Рассказать о кандидате в депутаты.

3. Уговорить жителей сходить на свой участок и проверить правильность занесения их в списки избирателей.

К этой работе молодежь относилась по-разному. Как к члену бюро, ко мне попало заявление одного агитатора, старшего в группе, с жалобой на другого, который, по мнению старшего, нерадиво относился к своей работе агитатором, – оно было так до смешного серьезным, что я его сохранил на память о тех забавных временах.

Можно сомневаться в том, что я тогда видел в этом временную нелепость, но, ведь, сохранил этот листок. Однако серьезность этой записки говорит о том, что некоторые наши товарищи видели и в общественной нашей действительности естественность, а может быть, просто считали естественным необходимость соблюдения дисциплины.

В том прошлом, агитаторы и члены каких-либо бюро и комитетов по распоряжению партии будили нас на демонстрации и на выборы. На выборы надо было обязательно идти как можно раньше, а желательно к открытию участка в 6 часов утра, чтобы продемонстрировать народу, т. е. самим себе, и партии, как мы рады выборам, как стремимся в первых рядах «подать свой голос за блок

коммунистов и беспартийных». Неужели в Политбюро это навязанное рвение расценивали, как нашу поддержку этой самой партии, правительства и блока коммунистов и беспартийных? Но в выходной день раздавался стук в дверь: «Подъем!».

Не довольствуясь этим, чтобы мы могли выразить свою «радость», вызванную нашей счастливой юностью нас собирали на стадионах, и мы пели громадным хором и танцевали. Все ОСОЗНАВАЛИ НЕОБХОДИМОСТЬ подчиняться и не чувствовали себя «угнетенными», потому что «свобода – это осознанная необходимость». Нас воспитывали, а мы это воспринимали с юмором, как забаву.

По поводу этой воспитательной работы кто-то – то ли в Харькове, то ли в Москве, то ли еще где-то – пустил среди нас анекдот.

В детские ясли, куда родители на время своего нахождения на работе, приносят детей до трех летнего возраста, пришла комиссия. Комиссия отметила, что в яслях чисто, тепло, дети веселые и кормят их очень хорошо. В числе недостатков комиссия отметила недостаточную воспитательную работу.

Когда комиссия пришла в следующем году, то на стене они увидели написанный крупными буквами лозунг:

«ДЯДЯ ТРУМЕН КАКА, АТОМНАЯ БОМБА БЯКА»

На таком примерно уровне и нас воспитывали. Мы осознали не необходимость «мероприятий», а необходимость подчиняться. Мы были молоды, нам везде было весело, но неприязнь накапливалась. Я помню, как мы между собой в группе и в общежитии радовались, что только что построенный Волго-Донской канал назвали: «им. Ленина», поскольку мы опасались, что и ему присвоят имя Сталина. Не потому, что мы были недовольны Сталиным, а потому что надоела безмерность. И в связи с этим, при случае неоднократно со смехом обговаривали недоумение Фейхтвангера, или Барбюса, или еще кого-то из великих при беседе со Сталиным, по поводу портретов Сталина даже в банях. На что Сталин сказал, что такова, видно, воля народа, запрещать что ли?