«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том I. СССР до 1953 года

Еще в шестидесятые годы высок был авторитет командира. В шестидесятые годы в армии на действительной был мой будущий сват, ни о каком рукоприкладстве не могло быть и речи. А нарушение дисциплины пресекалось незамедлительно. Крайней мерой был дисциплинарный батальон, служба в котором могла на несколько лет отсрочить демобилизацию.

В конце семидесятых офицер по обеспеченности перестал быть выше гражданских, и, как и в гражданке, в армии стало практиковаться воровство (хотя бы, использование солдат для личных целей, чему солдаты были очень рады, как, например, брат моей невестки). Авторитет командиров упал. При нищенской зарплате офицер стал «обывателем» и исчезло понятие чести. В этой ситуации в восьмидесятые годы руководство армии не нашло ничего лучшего, как взять курс на самовоспитание солдат через шефство старослужащих над новичками и негласное разрешение на рукоприкладство со стороны офицеров. Я сам видел, как на территории воинской части офицер ударил солдата. Однокашник моей дочери (Тани) окончил военно-инженерную академию, и получил назначение в танковую ремонтную часть на юге Средней Азии. Он рассказывает, что получить запасные части в Москве можно было «только за наличные». Откуда его начальство брало для взяток деньги, он не знает. Зашел разговор о рукоприкладстве.

Он рассказывает: «Стоит перед тобой солдат, я ему объясняю, что и как надо сделать, а он ничего не понимает. Я и так и сяк – ничего не понимает. Врежешь по морде – О! Все понял! Все сделал».

А шефство одних солдат над другими, вылилось в дедовщину.

Ну как с такими типами сладить, как я или Мишка? Или как быть в той ситуации отношений между солдатом и офицером, о которой рассказал Танин однокашник? Конечно, не дедовщиной и не рукоприкладством. Безусловно, если бы мне за то, что я из себя строю «Швейка», сержант или офицер, хотя бы пощечину дал, я бы перестал улыбаться, но в первом же бою этого офицера постарался бы пристрелить. И в бою офицер стал бы думать не о том, как противника победить, а о том, как от пули в спину уберечься. Этот путь загнал армию в такой тупик, из которого она сама не выберется. Поднять авторитет можно только внешней силой. Сейчас вовсю заговорили, чтобы армию комплектовать наемниками.

Я недавно был потрясен откровением президента (Ельцина?) о том, что оклады военных поднимут до уровня штатских! Да они должны были быть много выше! Но и окладами сейчас дело не исправишь, – изменилось содержание военной службы. Армия изменилась после того, как пришло понимание, что, при том количестве атомного оружия, которым располагает Россия, на нее уже никто, никогда не нападет. Благородная задача защиты территории, на которой живет население, заменилась задачей защиты интересов (чьих?), ну а если можно безнаказанно пристрелить афганца или чеченца, то уж «в морду салаге дать» сам бог велел.

Новые задачи действительно должна решать армия наемников при сохранении достаточного – учитывая непредсказуемость некоторых соседних режимов – мобилизационного ресурса через прохождение всеобщей воинской повинности на кратковременных учебных курсах. А таких, которые «не понимают», можно оставлять служить до тех пор, пока не поймут.

Мое частное мнение по этому поводу очень категоричное. Применение силы по отношению к солдату я рассматриваю, как нападение врага России на военнослужащего России, и судить применившего силу надо как противника. А старшего командира, скрывшего факт насилия, судить как предателя, вступившего в сговор с противником.

Ссылка на «мужской коллектив» является гнусной попыткой сохранить в армии атмосферу насилия. В Красной армии ни «дедовщины» ни рукоприкладства не было. Были товарищи – бойцы и командиры, и дисциплина была безупречная.

С драмкружком на Кавказ

Занимаясь культмассовой работой, я зашел на репетицию институтского драматического коллектива. Репетировали большую пьесу, которая шла на столичных сценах. Руководил коллективом заслуженный артист Украины Виктор Владимирович Золотарев. Он попросил меня побыть на сцене в качестве статиста, т. к., мол, исполнителя нет, а для репетиции надо, чтобы кто-то изображал этого артиста.

Я естественно согласился, т. к. должен был со своей стороны по должности демонстрировать поддержку самодеятельности.

Я так удачно, свободно, раскованно держал себя на сцене, что Виктор Владимирович убедительно просил меня сыграть эту роль, чтобы не срывать постановку. Так я стал членом драмкружка и стал в нем одной из центральных фигур. «На дне» я играл Сатина. Виктор Владимирович, глубоко почитая Станиславского, дал трактовку Сатину не в виде полубосяка – шулера, как его играл Станиславский, а шулера в виде такого благообразного философа. Интересно, что на сцене в спектаклях я держался свободно, а вот выступая с трибуны на собраниях, а затем и на работе на совещаниях, я без шпаргалки терял ход мысли после первого абзаца, а уж грубое слово, или передергивание меня совершенно выбивают из колеи.