Шли с уполномоченной; я спросил, как она смотрит на то, что нас к ним послали? Она сказала, что лучше бы в другое время, а в уборочную все заняты. Механизаторы с пяти и до 11 работают.
Пришли в правление, я начал рассказывать парторгу, о чем говорили доярки.
– Их послушать, так коровы ничего не дадут.
– Они же заинтересованы в заработке.
– Если бы были заинтересованы, так три раза бы доили. Тогда бы и платили по 20коп. а не по 11.
Утром пришел в Среднюю Солонцовку. Бригадир начал сопеть, где взять народ для меня (для меня!) и обрадовался, что я совмещу беседу с обедом. До обеда было далеко, и я занялся дневником. Подошел ко мне молодой дед, присел на крылечко, начали разговаривать.
– Как, – говорю, – последние два года легче стало?
– Легче. Куда как легче. Вон народ ходит в такую пору. Раньше бы спины не разогнул.
– Что, так?
– Сейчас все на механизаторах.
– Ну, а трудодень как?
– Деньги сейчас. Прошлый год, когда был еще, так по кило или по два, да еще по рублю.
– А сейчас?
– 200, 300, иногда и побольше.
– Баш на баш получается.
– Оно конечно, Только кабы хлебушка получать, а деньги на расход.
– Так вы же просили на деньги.
– Просили верно, только все же деньги на сахар и хватит, а то они раз и улетели.
– У всех улетают?
– Ну зачем, все по-разному живут. Вон, у которого Вы остановились, – этот хорошо живет. И до коллективизации и сейчас, и все время, а мы голь перекатная все одно, а он умеет. Вот избу поставил – красное дерево достал (сосна), а я сыну ставлю только чернолесье (осина).
Зав. клубом молодой человек, зоотехник обрадовался, когда узнал, что прибыла лекция. Однако, у его «паствы» это известие не вызвало заметного ликования. И только известие, что лекция на 20 минут, примирило их с необходимостью слушать, и они не разошлись. В клубе дисциплина, чисто вымытый пол, ребята курить выходят. И про пленум, и про раздельную уборку им слушать, ну совсем не хотелось, если не сказать похлеще. Беседа не получалась, только на упоминание о том, что на пленуме речь шла о производительности труда, доярка выставила руки со словами: «Вот она производительность, за день надергаешься». Мужчина постарше сказал, что про свое производство они и сами знают: «А вот, что там? Кто нам грозит?» Господи, ну до чего же сильна наша пропаганда. Ну, кто нам может грозить? Даже если «они» кинут на нас 1000, кто захочет от нас получить хотя бы десяток? Я запел про нашу «борьбу за разрядку». Дисциплинированная молодежь даже похлопала, и за мной послышалась танцевальная музыка.
Когда я пришел к Колосовым, куда меня определили на постой, хозяин уже был дома. Поздоровались. Я помялся, а потом спросил, можно ли у них купить кусок хлеба и молока. «Да что Вам хлопотать, пообедайте с нами», – и мы рубанули щей и молока, а потом разговорились:
– Крестьянин любит так: посмотрел в сусек – там хлеб. Испек, а там еще осталось, и видишь, что хватит до нового хлеба.
– Как же раньше все в один голос говорили, что хотим, как в городе. Я помню, года четыре назад говорил с одним. Он говорил, что вот дочь работает в совхозе, хоть три рубля, но верные, каждый день, а в колхозе работаешь, и не знаешь за что.
– Верно, говорили. Раньше все завидовали райкомовскому конюху, что он каждый месяц по 300 рублей получает. А мы сейчас и побольше получаем, а по хлебу как бы тоскуем. Так уж.
Я избавил председателя колхоза от необходимости везти меня в следующий колхоз, и рано утром, закинув на плечи рюкзачок, пошел в народ пешком. Чем не народоволец, тоже ведь агитатор.
На торную дорогу с мостом я не стал выходить, а перешел Сок вброд, искупался и пошел прямиком по проселочным полевым дорогам. За Соком среди полей разбросаны рощицы и лесочки. Холмы. Все замерло, ни один колосочек не колыхнется. Звенящий зной. Вот оно горячее время страды – опоздаешь скосить, выпадут зернышки из колосков. В скошенных колосках зернышки крепче держатся, раньше сжатые снопы зимой молотили. Сейчас снопы не вяжут, а косят в валки, которые лежат до обмолачивания на стерне, тут уж за погодой надо угнаться.