Они подняли головы только после того, как лошадь скрылась за домом. Затем они снова легли на землю — надо все обдумать.
— Осенью начнется школа, — заговорила Ханна, — а там все эти городские девочки… а еще говорят, что надо с ними подружиться. Одеты они так красиво. Как же к ним подойти? И смотрят они на нас вы-со-ко-мер-но.
— Что это такое?
— Это слово я нашла в «Рассказах фельдшера»[11]
, — гордо ответила Ханна. — Я эту книгу два раза прочла. Конечно, они смотрят высокомерно, это значит — как будто сверху вниз. Подумай: и тут нам повезло, что мы вместе в школу пойдем. А не одна ты или не одна я. Мы вместе. Подруги.— Да-а, — протянула Лаура. — Видишь, как важно, чтобы был друг. Давай всегда будем вместе.
— Наверно, по мне сразу видно, что я солдатская сирота, из-за этого фартука… Как бы сделать так, чтобы мама поняла, что никто больше не носит фартуки.
— Надо составить план, — сказала Лаура, — чтобы за лето объяснить им, что в городских школах фартуки не нужны.
— Как-то эта зима пройдет… У меня только одни сапоги на резиновой подошве. Знаешь, как мне из-за них стыдно? У тебя-то есть хорошие ботинки.
— Тут ничего не поделаешь, нужна карточка…[12]
— У матери нет денег. Нету! Где ей взять, все время приходится у деда просить. А у деда есть? Откуда у него деньгам взяться, если еще и лошадь пала.
Они поднялись с земли и уселись рядышком на пенек. Теперь они уже не боялись, что их увидят или услышат, потому что все равно пора было бежать, по домам, готовить к дойке коров. Хотя есть еще так много всякого, о чем надо поговорить и подумать. Есть вещи, которых никто из посторонних не понимает. И кажется, что никто никогда не поймет.
Солнце садилось за сарай, и в лесу повеяло сном.
— Да, много всяких забот… — вздохнула Ханна.
— А может, мы сами эти заботы выдумываем?
— Нет, не сами, да может, все не так страшно, надо только во всем хорошенько разобраться. Вот, к примеру, моя мать, и этот Самули… Может, они вовсе и не хотят делать Самули моим новым отцом. Может, просто так друг на друга посматривают… и вовсе не собираются жениться…
— Подумай только, ведь если бы они поженились, ты переехала бы жить в наш дом, ведь Самули — мой дядя и живет у нас, — сказала Лаура.
— Куда же это? Разве что на печку? — вспыхнула Ханна.
— Ну, хотя бы в горницу.
— Да ведь там Юусо живет.
— А мы его выселим, а вас вместо него, — решила Лаура.
— Я не позволю этому Самули даже пальцем ко мне прикоснуться… и на руки пусть не берет. И еще мне противно, что он на мою маму смотрит так, будто она какой-то ангел в белом и крылышки на спине. Он с нее глаз не сводит, что бы она ни делала. Вчера, когда мы сидели за столом, то он даже смотрел, как она шла к плите за кофейником. Мне так больно стало… разве это порядок, чтобы у ребенка мать отнимали?
Ханна почувствовала, что не может удержаться от слез, и разрыдалась. Лаура протянула к ней руку, будто желая сказать: не плачь, Ханна, а то и я разревусь… Но Ханна продолжала плакать, и было хорошо, что можно облегчить сердце, которое готово вот-вот разорваться на части. Но постепенно слезы сами по себе прекратились. Она потерла щеки грязными руками, и Лаура засмеялась.
— Они в земле… щеки у тебя в земле… — Лаура фыркнула против своей воли. — Вытри подолом!
Пора было идти. Ханна проводила Лауру. По дороге, у амбара, они поменялись юбками; красная юбка Лауры отлично подошла Ханне, так же как и ветхая юбчонка Ханны — Лауре. На углу дома Ринкиненов они вдруг испугались, что скажет мать Лауры.
— Давай обратно поменяемся, — с трудом выговорила Лаура. Что было делать…
— Пойду домой, — вздохнула Ханна.
— До свидания.
— Чего это ты? — удивилась Ханна.
— До свидания… Это люди так говорят, когда знают, что завтра снова увидятся!
Во дворе, между трех берез, Ханна задержалась и попыталась играть одна. Через окно она заметила, что мать с бабушкой пьют кофе. Когда Самули подъехал на лошади к дому, мама сразу же вскочила и выглянула в окно.
— Ишь кинулась… — сказала Ханна кукле, которая в ответ посмотрела на нее с серьезным выражением на гуттаперчевом лице. — А вот если бы это я подбежала к дому, то она бы не вскакивала и в окно смотреть не стала бы.
Хотя лето уже началось, земля все еще была холодной. Ханна пошевелила пальцами ног и даже нагнулась, чтобы посмотреть на них. Они были не такого цвета, как обычно, а красные, замерзшие.
— Бабушка, купила бы ты мне ботинки, — попросила Ханна, когда в субботу они сидели за столом. — Видишь ли, это непорядок, что у ребенка всегда ноги красные. По какому талону дают ботинки?
— Погоди-ка… на прошлой неделе было… «e». Да, по талону «e» дали бы ботинки, если бы деньги были.
— Вот если мне выплатят пособие как солдатской сироте, то должно же хватить на одни тряпичные туфли.
— Ой, золотко, неужто тебе холодно? Сейчас ведь лето.