Современная финская новелла

— Иду-у… — ответила она.

Где-то за полем куковала кукушка. Ханна сжала кулаки и решила, что никогда ни за что на свете больше не станет реветь.

Они лежали в зарослях папоротника и смотрели на грозившие дождем тучи, которые ползли по небу. Лаура взяла Ханну за руку, и Ханна молча прижалась к подруге.

— Может, все же переедешь к нам? — ласково заговорила Лаура. — Я слышала, как мама объясняла, что теперь Самули будет жить со своей семьей в передней комнате, а Юусо пускай перебирается на кухню. Тогда и у нас, и у вас было бы по комнате, и мы могли бы играть вместе с утра до вечера.

— Никуда я из своего дома не поеду, у меня там бабушка и дед!

— Ну, нет так нет, — грустно протянула Лаура. — А что, этот Самули, он сделал тебе что-нибудь плохое?

— Нет. А почему ты спрашиваешь? — сказала Ханна с вызовом.

— Я просто подумала, что если человека ненавидишь, то он должен был сделать что-нибудь плохое, иначе откуда же ненависть? Может, ты его потому ненавидишь, что он у тебя мать увел?

— Вот именно, мне и этого достаточно. Зачем лезет в чужую жизнь и все с ног на голову переворачивает. Жил у вас, ну и пусть бы себе жил!

— Послушай-ка, Ханна, — Лаура заговорила так тихо, что ее голос был едва различим среди шелеста леса. — Послушай-ка, Ханна, когда мы нынче пили кофе, мать говорила отцу такое, что и тебе следует знать. Она рассказала, что когда твой отец был там, в окопе, то он просил Самули перед самой смертью, что позаботься ты, Самули, о моей жене и о Ханне, береги их до конца жизни, потому что я тут все одно погибну… Еще мать сказала отцу, что странная все-таки штука жизнь и что вот бывают же у человека такие предчувствия… и что так все и вышло. Теперь Самули будет всегда о вас заботиться. До конца жизни.

Ханна не желала слушать. Не мог отец так поступить. Ее отец никак не мог.

— Не надо мне ничьей заботы, у меня есть дед, — крикнула Ханна.

Лаура ничего не ответила.

Под вечер Ханна осторожно отворила дверь и вошла в дом. Она заметила на длинной лавке коробку и невольно ахнула. В коробке лежали светлые матерчатые туфли, с пуговками и резиновой подошвой. Они были такие красивые, что девочка только глубоко вздохнула и осторожно дотронулась до туфли пальцем. Это была плата за то, что мама вышла замуж. Свадебные туфли. Ханна выглянула в окно. Мать и Самули наверняка были уже в бане, но бабушка еще суетилась с подойниками возле хлева. Дед стоял во дворе, просто так, без дела, и, по своему обыкновению, куда-то смотрел.

— Свадебные туфли принес, — прошептала Ханна. — Хочет меня купить, думает, я ничего не понимаю.

3

— Иди-ка сюда, Ханна, посидим на крышке колодца да покалякаем немного, — позвал дед.

— Мне не залезть, подними меня.

— Ишь ты… вот и сиди, точно ворона какая-нибудь!

— И так Самули говорит, что у меня ноги словно вороньи лапы, вон какие цыпки. Посмотри, их ничем не выведешь.

— Надо помазать мазью, попроси у бабушки.

Ханна фыркнула.

— Она такая бестолковая, если даже у нее попросишь мази, она все равно намажет маслом. Или еще камфарой… а я знаю, что если болячку помазать этой самой камфарой, то будет щипать, и никакого толку!

Дед усмехнулся, не зная что ответить.

— Ну… чем вы с Лаурой занимались?.. А то я с этим сенокосом так замаялся, что тебя лишь мельком и видел.

— Вчера ходили на озеро купаться, а когда шли назад, забрались на верхушку горы Латтавуори и смотрели сверху на деревню. Дед, а дед, ты давно тут живешь, в этой деревне?

— Погоди-ка… да скоро будет три десятка лет.

— А почему говорят, что твой дядя пропил целый поселок?

Дед опять усмехнулся, Ханна любила, когда дед смеялся.

— Где это ты такое слыхала?

— А это Лаурин Юусо, — доложила Ханна. — Говорит, что когда ты был маленький, то у вас был большой дом, а когда ты вырос, то поехал в Сортавалу и женился на бабушке. Вы должны были вернуться и жить в этом большом доме, но только дядя все пил и пил. Что он такое, интересно было бы знать, все время пил?

— Ох, боже ты мой… пил как обычно пьют. Все в глотку выливал, что добыть удавалось. А достать можно было, пока были деньги да лес. А когда стал дома да поля продавать, то и водка кончилась. Тогда-то мы, все братья, и купили каждый себе по домику, в долг, конечно.

— Да ведь если так пить, то и помереть недолго?

— Вот он и помер, в свое время. Но держался долго. Сначала спустил лес, потом поля, в конце концов и дом…

— А потом и дух испустил?

— Да, потом и дух. А чего это ты спрашиваешь?

— Думаю просто, что если от водки умирают, то что ж это за смерть такая? Это, наверно, совсем другая смерть, чем у отца, который на войне погиб, да?

Дед нежно прижал к себе Ханну.

Тут такое дело, что когда человек умирает, то перестает дышать и душа уносится на небо. Только на войне бывает смерть быстрая, разом. Совсем другое дело, когда смерть медленно подкрадывается, как бы дразнит, никак не идет, хоть человек, может, и готов умереть… Словно бы играет…

— А твой дядя долго мучился?

— Долго… полгода болел.

— Отец там на войне, верно, и полминутки не мучился?

— Да пожалуй, что так, а может, и того меньше. Погиб, и все.