Современная югославская повесть. 70-е годы

К Стеве подошла девушка лет восемнадцати, в таком же белом переднике, как и Паулина. Она была чуть ниже ее ростом и, видно, куда более разбитная. Мелькнув среди гостей, она надолго оставляла вихрь оживления. Ее улыбка словно освежала тяжелый густой воздух прокуренной кафаны. Все у нее было красиво: начиная с глаз цвета молодого каштана до ног. Никто не знал, как она очутилась на барже. Существовала только одна версия: война. Что в эту войну случилось с ней, не интересовало никого из тех, кто хотел бы провести с ней ночь. Все знали, что зовут ее Джульетта, что она итальянка и ей восемнадцать лет. Гости с баржи многое предлагали ей за улыбку, за юность, за имя. Большинство уже пресытилось именами Инга, Паула, Хильда… А за улыбкой Джульетты пряталась ненависть ко всем мужским именам, на всех языках мира. Но очень немногие знали, что в постели улыбка на ее лице гаснет.

— Синьор Стево, я принесла вам ужину, — сказала Джульетта, стараясь правильно говорить по-сербски.

Он искоса глянул на нее и кивнул. Она улыбнулась ему и направилась к клиенту, постукивавшему пальцами по пустой рюмке.

Пьяный, пристававший к Паулине, перевесился через стойку.

— Что это, Мамуза, неужели итальянка и с тобой такая?! — спросил он с издевкой.

Стева ладонью грубо оттолкнул его голову.

— Ступай, проспись!

— Эх, был бы я ей хозяин, — замотал головой пьяный, — поелозила бы она у меня голым пузом…

Он что-то еще говорил, но Стева не слушал его. Он уселся за столик и не спеша принялся ужинать.

Гость, которого маленькая Джульетта обслуживала за стойкой, высосал последние капли и задержал рюмку у своих помутневших глаз. Тупо, бессмысленно разглядывал он рюмку, словно ища там место для своей отяжелевшей головы. Затем он повернул рюмку и неуверенно опустил на грязно-желтое покрытие стойки, почему-то уплывавшей от него.

— Джульетта, еще, — сказал он спокойно.

— Хватит с вас, синьор, — заметила Джульетта, наполняя рюмку.

Он ее не слышал. Он вслушивался в бульканье вина в бутылке. Джульетта подвинула ему рюмку. Вдруг на ее вытянутую руку легла огромная ручища с узловатыми пальцами и коротко остриженными ногтями с вечной чернотой. Джульетта даже не удивилась. Она посмотрела на ручищу, в которой потонула вся ее маленькая кисть — с запястьем и ладонью — и улыбнулась, будто ждала этого.

— Джульетта, — с губ мужчины сорвался шепот, смешанный с перегаром.

Она взглянула на него с вызовом, словно не прочь была пошутить.

— Но, но, синьор Данило, — проговорила она и, надув губы, без усилия освободила руку.

Пальцы огромной руки сжались. Рука бессильно опустилась на мокрую стойку, напряглась и нежно — как могла — погладила то место, где лежала рука девушки.

— Джульетта… ты ангел, — произнес он, медленно убирая свою ручищу со стойки.

Большая неуклюжая рука ненароком задела стоявшего рядом посетителя.

— Ты что тут размахался своими лопатами?! — взорвался тот.

У человека с большими руками были широкие плечи и маленькая голова, покрытая редкими поседевшими волосами. Изборожденное морщинами лицо — обветренное и загорелое, а глаза под густыми насупленными бровями болезненно мутные.

— Прости, земляк… прости, браток, — сипло сказал он, заглядывая доброжелательно соседу в лицо, и покачал головой. — Что-то не признаю я тебя, браток…

— И я тебя не признаю, — оскорбленно закивал пьяный.

— Я — Данило, Данило Вулич. — И он дружески протянул свою ручищу.

Пьяный, глядевший в пустую рюмку, не заметил протянутой руки. Голова его опять начала клониться книзу. Данило облокотился на стойку и грустно смотрел на свои руки. Раздвинув пальцы, он принялся шевелить ими, точно желая снять скрутившую их судорогу.

— Вот видишь, друг, — выдавил он глухо, словно что-то душило его. — Джульетта думает, что я их не мою… Она не знает, что это уголь въелся в кожу.

Подошла Джульетта и наполнила рюмку пьянчуги, настойчиво пытавшегося избежать столкновения своей отяжелевшей головы со стойкой, которая сама приближалась к нему.

— Джульетта, — робко позвал Данило, точно побаивался громко произнести ее имя.

Девушка не откликнулась, не слышала. Она вытирала стойку и озорно кому-то улыбалась. Задетый ее невниманием, Данило придурковато затряс головой, вцепился в лацканы своего пиджака, прихватив и рубашку, и вдруг рванул все на себе, обнажив волосатую грудь. Две пуговки покатились по стойке и упали к ногам Джульетты. Он засопел и, придерживая руками порванную рубашку, медленно перевел взгляд на свою грудь, где был вытатуирован распластавший крылья орел. Взглянув на Джульетту, он понял, что ему удалось завладеть ее вниманием, и улыбнулся.

— Ну, Джульетта, видишь его? — гордо спросил он и заиграл мышцами груди.

Орел замахал крыльями.

— Застегнитесь, синьор Данило… — сказала она, недовольно покачала головой и отошла к другому концу стойки.

Данило обиженно натянул рубашку на грудь, взъерошил волосы на голове и повернулся к стоявшему рядом человеку.