Современная норвежская новелла

Особенно фру Мубек была безутешна. В ней словно капля за каплей иссякал источник жизненной силы, иссякала сама воля к жизни. Всякий раз, как Мубеки теперь заглядывали в гостиную через отдушину в стене, выходящую в сад, — чтобы не дать любопытным соседям повода для их тупоумных насмешек! — они испытывали смешанное чувство любви и мучительной боли от сознания безнадежности этой любви, чувство нежности, как к ребенку, которому отныне суждено идти своим, непроторенным путем, между тем как родители в отчаянии ломают руки и заклинают судьбу или уж не знаю кого явить свое милосердие.

У фру начались приступы нервной трясучки, так что мужу приходилось стискивать жену в объятиях, чтобы удержать на месте ее дергающиеся члены. Непреодолимое желание увидеть паркет, прикоснуться, я чуть было не сказал, приласкать его, неукротимая, безудержная жажда погладить его своей ладонью снедала жену и была причиной пароксизмов трясучки, которыми и муж от нее заразился однажды в сумеречный, предрассветный час. И теперь уж он не мог ей помочь, он и сам нуждался в помощи, так он весь трепетал от страсти, от вожделения, от какого-то прямо-таки животного влечения к паркету, к их паркету, у которого никогда еще не было повода краснеть за них.

Они не принадлежали к натурам религиозным, но в последнюю ночь оба они из своей прихожей взывали к небесам, горячо моля Вседержителя сжалиться над их драгоценнейшим достоянием, униженно, кажется даже на коленях, упрашивая Господа открыть миру сокровенную суть того, что было основой основ их жизни, предметом их глубочайшей нежности!

А немного погодя их забрали. Причем не полицмейстер. Его люди явились во всеоружии закона, с печатями и штемпелями, но чета Мубек уже улетучилась. Не улетучилась — улетела на одном из своих многочисленных ковров. На персидском, утверждает языкастая людская молва.

ТЕРЬЕ СТИГЕН

Кот тетушки Фелиции Перевод С. Тархановой

Настала осень, природа зачахла, и старая тетушка Фелиция тоже стала чахнуть. Порой она кашляла так глухо, что, казалось, это отзвук самой осени.

Впрочем, по ее виду никак нельзя было сказать, что она готова в скором будущем отбыть в мир иной. Она по-прежнему восседала, прямая, как свечка, в позолоченном кожаном кресле с высокой спинкой. На исхудалом лице горделиво выпирал нос, а глаза, хоть и слегка помутневшие, случалось, по-прежнему вспыхивали настороженно, словно она хотела сказать: «Меня не проведешь!»

Да и кто мог бы ее провести? Она жила совершенно одна в большом каменном доме, не общаясь ни с кем, кроме Шаха — безобразного старого кота, о котором соседи говорили, будто на самом деле это не кот, а человек: в молодости он был ее любовником, а она его заколдовала и обратила в кота, за то что когда-то, с полвека назад, он ей изменил.

Тетушка Фелиция была богата. Конечно, про старых бездетных теток всегда говорят, что они богаты, даже если у них нет ничего, кроме вязального крючка. Но тетушка Фелиция и правда была богата. Она владела ценными бумагами на огромную сумму, домом и земельным участком, дорогой мебелью и коллекцией картин, о которой какой-нибудь любитель живописи мог лишь мечтать. И притом, как уже сказано, она была одинока, бездетна, и ей уже совсем немного оставалось до девяноста лет.

Ближайшим наследником ее числился племянник, усердно навещавший ее в последние годы — после того, как он узнал, что она пригласила к себе врача… А вообще было очень мило с его стороны, как и со стороны всей его семьи, столь часто навещать тетушку Фелицию — ведь жили они очень далеко от нее: три часа езды, да еще с двумя пересадками.

Племянника звали Петер Грегерс; он заведовал отделением в фирме, которая торговала дегтем. Его жену звали Алисой. Алиса вечно была всем недовольна, она считала, что фирма, торгующая дегтем, платит Петеру очень мало денег. Да еще на кончиках пальцев у него всегда оставались липкие черные пятна, и каждый вечер Алиса вынуждена была выдавать ему порцию маргарина, чтобы с его помощью он мог счистить с рук деготь.

— Не понимаю, — говорила она. — Ты заведуешь отделением! Отчего же у тебя руки перепачканы дегтем?

Петер обычно ничего на это не отвечал, но, когда Алиса уж очень расходилась, он всякий раз давал себе слово, что завтра же купит целый килограмм сливочного масла и оставит у себя на складе. Перед тем как вернуться домой, он будет очищать пальцы сливочным маслом — и так отомстит жене.

Все же почему-то он ни разу этого не сделал.

В прежние времена Грегерсы никогда не докучали тетушке своими визитами. Но в последние три года они наведывались к ней каждое воскресенье — узнать, как обстоят дела.

— Как поживаете, дорогая тетушка Фелиция? Что говорит доктор? — всякий раз спрашивал Петер, поправляя у нее под затылком подушку.

— Ничего он не говорит!

Тетушка переводила взгляд на огромный холст Гюде. Больше из нее нельзя было вытянуть ни слова.

Всех раздражало, что тетушка не хотела сказать, насколько плохи ее дела. Семейство Грегерсов просто уже не могло мириться с этой неизвестностью.