К немалому удивлению не слишком вдумчивых авторов, воспринимавших ее просто на веру, идея о трех последовательных «Великих дебатах» была сформулирована только в 1970—1980-е годы как результат стремления очертить теоретические контуры и проблемное поле «постоянно разветвляющейся дисциплины»[141]
. По сути, начало «Третьих дебатов» стало точкой обратного отсчета: «Великие дебаты» было предложено рассматривать в ретроспективе, а не в исторической последовательности. Предшествующие дебаты были сознательно сдвинуты во времени — сначала примерно на десятилетие назад, а затем распространились чуть ли не на весь период после окончания Первой мировой войны. Такая структуризация истории дисциплины включала положение о первых «Великих дебатах» между либералами (идеалистами) и реалистами вокруг знаменитой работы Эдварда Карра «Двадцатилетний кризис» (1939 г. и позднее). Для того чтобы упорядочить крайне эклектичную дисциплину в 1980-е годы, были добавлены еще двое «Дебатов» — вторые — 1960-х годов, методологические, между бихевиоралистами (сциентистами) и традиционалистами, т.е. между сторонниками поведенческого подхода к международным отношениям, с одной стороны, и представителями более или менее традиционалистской Английской школы, с другой; и, наконец, третьи — «межпарадигмальные», начавшиеся с середины 1980-х годов и объясняющие теорию международных отношений как споры между тремя парадигмами — неореализмом, либерализмом и структурализмом (в другой редакции — рационализмом). Это не означает, что дебатов не было, диалог и спор — характерные черты становления дисциплины как и всякой другой науки, а не идеологии. Здесь же мы говорим именно о формировании канона периодизации при рассмотрении структуризации дисциплины как некоей догмы, затушевывающей целый ряд не менее важных споров и разногласий, проходивших на протяжении всего ХХ столетия (например, между марксистами и либералами, деонтологическими либералами и консерваторами, реалистами разных поколений, позитивистами и постмодернистами и т.д.).«Практически с момента начала как академической дисциплины в 1919 г., — подчеркивает Александр Вендт, — международные отношения (МО) погружались в «Великие дебаты», которые сегодня мы бы назвали отношениями между идеями и материальными условиями, человеческой деятельностью и социальными структурами, натуралистским и антинатуралистским типами исследования. Хотя они часто принижались как просто “мета-теория”, по крайней мере, имплицитно эти, в сущности, философские вопросы играют важную роль в этой области. Интеллектуально они структурируют содержательное теоретизирование, методы, эмпирические данные и, в конечном счете, нормативные и политические выводы, которые мы делаем из нашего исследования... с моей точки зрения, как некоего человека, вовлеченного в эти дебаты на протяжении 25 лет, я не вижу прогресса в направлении их окончания. Ученые-международники сегодня лучше понимают, в чем смысл вопросов и как, почему и когда они имеют значение, но дебаты остаются столь же неподатливыми, как всегда. Когда дело доходит до онтологических и эпистемологических оснований исследования МО, мы находимся “на земле Смятения, возможности побега с которой нигде на горизонте не виден”»[142]
.Сказанное относится не только к ТМО, но и ко всем социальным наукам.