Современная политическая мысль (XX—XXI вв.): Политическая теория и международные отношения

Тем не менее следует признать, что поначалу политические мыслители обращались к межгосударственным отношениям преимущественно в качестве «побочного» продукта, как бы попутно, в процессе размышлений о государстве, его сущности и природе. В самом деле, лишь в нескольких случаях «до Вестфаля» появлялись самостоятельные работы, посвященные именно международным делам (например, «История Флоренции» Н. Макиавелли, «Баланс сил» Дэвида Юма и т.д.). Преимущественное осмысление государства как такового делало историю международной теории неотделимой на протяжении длительного периода времени от политической теории и философии политики. Поэтому помимо фундаментальных трудов о политике, исследователь истории теории МО вынужден обращаться к дипломатическим документам прошлых столетий, поучениям для монархов, автобиографиям, письмам, манускриптам священнослужителей и, в особенности, к юридическим документам более чем за три столетия. Иными словами, наблюдается не недостаток, а избыток источников, что делает изучение истории теории международных отношений в этой традиции крайне трудоемким процессом, по необходимости предполагающим исторический, философский и аналитический подходы.

Рассмотрение теории МО «от Вестфаля» вызвало довольно бурную и долговременную дискуссию между сторонниками «исторического» и «аналитического (позднее — политологического) подхода к содержанию и эволюции дисциплины[134]. По мнению многих исследователей, Вестфаль отнюдь не привел к фундаментальному изменению Европейского международного порядка. Ни принцип суверенитета, ни невмешательства, ни свободы вероисповедания в договорах вообще не упоминались. Скорее, Вестфальские договора были просто частью долговременной борьбы за лидерство среди европейских династий, их главным интересом были гарантии внутренней политики католической Священной Римской империи и урегулирование ее отношений со странами, в которых в результате религиозных войн победил протестантизм (Франция и Швеция).

Более того, Вестфальские договора даже ограничили принцип суверенитета, провозглашенного в Аугсбургском мирном договоре 1555 г., в частности политическое право избирать. В Вестфальских договорах подчеркивалось, что каждая территория придерживается установившейся в ней на 1 января 1624 г. религиозной конфессии[135]. Другими словами, ни о каком суверенитете в современном понимании речь еще не шла. Европейский порядок после 1648 г. еще на протяжении более двухсот лет строился на основании династических браков и передачи власти по наследству, межимперского соперничества, конфликтов и религиозных столкновений, т.е. формально установленной государственный системы попросту не существовало. Иными словами, Вестфальские договора были не столько «линией водораздела», сколько подтверждением существовавшего тогда порядка.

4. Особенно популярным среди профессионалов стало рассмотрение теории через противопоставление подходов, стоящих по важнейшим вопросам на крайних, полярных позициях. Можно не сомневаться, что, открыв почти любой отечественный или зарубежный учебник по теории международных отношений (ТМО), мы найдем хотя бы несколько страниц, посвященных так называемым «Великим дебатам» (спорам) между двумя или, в более поздний период, несколькими группами ученых-представителей «школ», опиравшихся на разные концепты и их трактовки[136]. В научной литературе обычно говорится о трех (реже — четырех) подобных теоретических дискуссиях, некоторые авторы ставят вопрос и о пятых «Великих дебатах»[137].

С течением времени в «дебаты» начали включать все новые и новые теории и подходы. ТМО отныне рассматривалась как совокупность ясно различимых международно-политических течений. Современные учебники по ТМО содержат либо длинный список разных подходов, либо структурируют их под «шапками» трех основных «Больших» теорий — реализма, либерализма и конструктивизма. В большинстве американских учебников по теории международных отношений рассказывается о восьми теориях, в других странах — об одиннадцати[138]. И это, разумеется, не предел, поскольку дебаты на самом деле шли постоянно, затрагивая все более широкий круг тем и методологических подходов.

Таким образом, прогресс в развитии дисциплины может быть оценен в соответствии с историей развития науки, как ее представляют сообщества ученых, через обоснование, почему одна парадигма лучше объясняет прошлое и настоящее, нежели другие. «Великие дебаты, — пишет американский исследователь Камерон Г. Тис из университета Луизианы, — отмечают наш прогресс теоретически и эмпирически, в основе их лежит пересказ истории реального мира и академической истории, но они также служат тому, чтобы создать и поддерживать идентичность членов сообществ исследователей в рамках дисциплины»[139]. Члены группы создают историю собственной «школы», которая иногда отвечает фактам, иногда нет, но в любом случае они мифологизируют групповую идентичность за счет других групп.