Современная португальская новелла

Сколько воды утекло с тех пор, но память моя хранит и оживляет все в этот долгий, волнующий душу своей тишиной час ночи, и я взываю к тебе. Я смотрю на мерцающие звезды, которые посылают свет на забывшуюся сном мерзлую землю. И думаю: «Они хотят мне сказать что-то значительное, что-то предсказывают. Что-то должно произойти!»

— Да, надежда — лучшее, что есть в жизни.

Это говорила ты. Не потому ли моя надежда окрашена в цвета усталости и отречения. Ведь все, о чем я мечтал, что хотел видеть цветущим, все новое, что увлекало меня, захватывая всего целиком, без остатка, волнуя кровь, заставляя хрипнуть от крика, дрожать от злости, плакать и радоваться, — все, абсолютно все растворилась, исчезло, оставив одно-единственное — желание припасть к твоей теплой груди, в которой бьется отзывчивое сердце. О, если бы завтра, проснувшись рано утром, после еще одного никчемно прожитого дня, дня и ночи или еще многих ночей и дней, что мне отпущены небом, увидеть тебя хлопочущей у очага, почувствовать ни с чем не сравнимые запахи родного дома… Если б завтра ты села в глубокое кресло с подлокотниками, что стоит рядом с камином, и мы, забыв слова, молча сидели друг подле друга и смотрели на огонь… Смотрели до тех пор, пока наконец не сомкнулись бы наши веки.

МАНУЭЛ ФЕРРЕЙРА

Тоска сеньора Лимы Перевод Н. Малыхиной

То, как он отнесся к этому, убедило меня, что затрагиваются его законные интересы. «Никогда. По крайней мере пока я жив».

Меня всегда интересовало, каким образом он стал владельцем кафе. Однако, надо сказать, я не предпринимал никаких шагов, чтобы выяснить это. Когда, переехав в этот район, мы открыли для себя его кафе, у меня сложилось впечатление, что он не просто служащий. Его возраст и нерасторопность наводили на мысль, что он скорее замещает хозяина — возможно, хозяин, чем-то занятый, попросил заменить его на несколько дней. Но со временем мне пришлось отказаться от этого предположения. Он не заменял хозяина, но и не был служащим. Он делал лишь то, что ему нравилось. Только хозяин мог позволить себе роскошь поступать всегда по собственному усмотрению. Я понял это не сразу, а значительно позже, когда впервые зашел разговор о сносе одного из соседних домов.

Но и тогда, спешу заметить, я не спросил, ему ли принадлежит кафе. Нет, не спросил. Хотя не раз подавлял в себе острое любопытство и удерживался от прямого вопроса. Я заговорил вроде бы о другом. «Сегодня — соседний, а завтра — и ваш, сеньор Лима», — сказал я ему. И то, как отнесся он к этому, полностью убедило меня, что затрагиваются его законные интересы. «Никогда. По крайней мере пока я жив». Вот так он и ответил, слово в слово. Но с какой убежденностью! Понять не могу, откуда у него бралась эта уверенность, что он, в наше-то время, может противостоять неумолимому ходу реконструкции города. Но он знал, что говорил. Знал. Поэтому и на другой день, когда один из нас пристал к нему с вопросами, он был столь же непоколебим. «Пусть попробуют снести дом, я с этого места не сойду. Вот здесь и останусь, где вы сейчас меня видите». Больше он ничего не сказал. Поставил кофе на столик и вернулся за стойку. А я с тех пор стал присматриваться к нему исподтишка. Со мной так бывало не раз. Этот человек заинтересовал меня. Я стал наблюдать за его движениями, за выражением лица, изучал его мизерный оборот. Он поражал меня. Ибо производил впечатление человека, не умеющего жить. Не похоже было, что это его дело дает возможность ему и его семье не умереть с голоду. И уж совсем не казался он человеком, пекущимся о прибыли. Честное слово, нет. Как ни странно, у меня, да, пожалуй, и у моих друзей, сложилось впечатление, что сеньор Лима приходил сюда убивать время. И только. Он приходил в кафе проводить время, вместо того чтобы лежать дома в постели или медленно бродить по улицам. Дело было для него скорей развлечением, нежели способом зарабатывать себе на жизнь. Судите сами: полки либо пустые, либо заставленные старыми пустыми бутылками. Холодильника не было. Вода из-под крана, содовой всего с полдюжины бутылок. Никаких сэндвичей. Пирожки — пока не кончатся, а кончались они всегда рано и были всегда только одного сорта. Черствые пирожки, завернутые в целлофан. Что же еще, дай бог памяти? Что же еще было в кафе сеньора Лимы, кроме кофе из допотопной кофеварки, которую он прятал за стойкой. Стойка грязная, застеленная рваными, залитыми кофе и водой газетами. Вот за ней-то, как войдешь, слева, и держал на большом деревянном ящике свою ископаемую кофеварку сеньор Лима. По временам оттуда вырывались клубы пара, и — тр-тр-тр — сразу становилось ясно, что заработал клапан.