Современная португальская новелла

Старик схватил топор и бросил его в корзину на дно повозки. Потом молча протянул кисет спутнику, но вид его выражал недоумение. Пристально вглядываясь в парня, старик говорил, точно думал вслух:

— Только один человек изо всех… изо всех, кого я видел за всю свою жизнь, мог сделать такое… такое… Только хозяин из Паррала.

Парень враз позабыл о том, что хотел закурить:

— Ты что ж, его знал?

Старик кивнул утвердительно:

— Да, знал… Он тоже меня одолел…

И замолк. Наставил повыше ворот дождевика, голова его безвольно упала на грудь и затряслась вместе с повозкой.

Ветер пронизывал насквозь, обрушивал ледяные тугие волны. Молодой человек, как ни старался, не мог унять дрожь. Тело ломило, кости ног ощущал он как струи студеной воды среди замерзавшей плоти. Он спрыгнул с телеги, первые шаги ему дались с трудом. Стал колотить одной ногой о другую и при каждом ударе чувствовал острую боль.

Так он и шел, как вдруг старик, глотая слова, потрясая кулаком, заговорил возбужденно:

— Он тоже меня одолел, ан все семя его перемерло! Все передохли, все!.. Сперва внук, потом сестры помешанные, безмозглые дуры! И сын, и сноха, и он сам с женой! Остался один изо всех, один! Ничего, я еще увижу его конец. Он кончит еще хуже, чем они, подохнет как собака, и все его будут пинать ногами…

Парень шагнул к старику, схватил за отвороты, глаза его сверкали, лицо было гневно. Но тот вырвался, даже не обернулся.

Они, задыхаясь от усталости, с трудом ловили ртом воздух. Ноги не повиновались, ступали неверно. Оба раскачивались, точно пьяные. Летний плащ был просто тряпка, и ветер расправлялся с ним, как хотел. Дождевик болтался из стороны в сторону на плечах старика, то опадал, то рвался вверх, открывая жилистое его туловище, душегрейку, а под ней перетянутую поясом кофту. Старик все бубнил и бубнил неумолчно, натужно:

— Я был работником… Работником у него в усадьбе…

Рассказ его был о том, как он тяжко работал, не различая будней и праздников.

— Поднимался до свету, тут и начиналось. Повозка всегда битком набита, из усадьбы в город, туда — сюда, иной раз до глубокой ночи. У меня никогда не было ни постели, ни своего угла: спал где придется, словно какой зверь. Я не боялся грабителей, ни темных ночей, а в праздники, когда от пары-другой стаканчиков ум заходил за разум, меня хватало, чтобы управиться с полудюжиной молодцов…

Дорога петляла меж голых холмов, и по обе стороны от нее шумели теперь эвкалипты.

— …Однажды присмотрел я себе девушку из усадьбы Салгада. У меня были добрые намерения. Хотел иметь свой дом и постель — как все люди. Ан не тут-то было: угораздило на дорожку ступить моего хозяина… Ну и бабник он был… А я света не взвидел: бросил работу, да и пошел под вечер в усадьбу Салгада, нож наготове держу, в кармане. Завернул на ярмарку в Серрамайор, здесь наши пути и скрестились. Тут ни хозяина нет, ни работника: двое мужчин — один против другого.

Парень больше не смотрел на дорогу, рассказ старика захватил его.

— Но он одолел… Он украл у меня все… Все… Молодость, заставив на себя работать денно и нощно, женщину, о которой я помышлял… Он одолел и взял себе все… В то же лето — он уехал купаться на море — я спалил его дом. Спалил дотла!

Ветер то задувал в остервенении, то на мгновенье спадал, и голос старика попеременно или бил в уши, или доносился кок бы издалека, шепотом.

— Дорого я заплатил за это… Мне дали пятнадцать лет. Я вернулся в Алдейя-ду-Монтинью и следил издали за каждым шагом хозяина — ждал, не подвернется ли случай отомстить.

Так пришла старость, и в один прекрасный день он услыхал: хозяин скончался…

— Я заплакал с досады. От ярости слезы сами собой потекли из глаз.

Только одно утешение и осталось у него: внук. Пусть вся семья перемерла, но есть еще внук.

— Я про него все знаю. Единственное его имущество — дом, все остальное он прожил… — С злорадством, которое так и лилось из черного отверстия рта, он продолжал: — Он прожил все. Продал усадьбу и оба городских дома. И с ученьем ничего не вышло — ему б сейчас как раз кончать. И невеста бросила его ради другого. В Серрамайоре говорили, мол, он писал, нельзя ли продать дом, чтоб уплатить долги. Дом — это все, что у него еще есть. Все! Да кто ж купит у него этот дом? Ведь там по ночам бродят души помешанных его теток — померли-то обе без покаяния! — Лицо его было страшно, глаза горели. — Чтоб он сдох! Сдох как собака!

Парень убыстрил шаг, весь подавшись вперед против ветра. Казалось, он стремился уйти подальше от этих слов. Руками он сжимал голову, словно мог уронить ее. Внезапно он повернулся назад, ветер сдул с него шляпу, покатил по дороге:

— Старик, я и есть Руи, внук хозяина Паррала…

Старик попятился, загородился руками, утратил на время дар речи. Но вот он очнулся, подступил с перекошенным ртом ближе к парню, всмотрелся. И вдруг, запрокинув голову, плюнул ему в лицо.

— У… собака!

Парень поднес было руку к лицу, но, не совладав с искушением, ударил обидчика кулаком в грудь. Тот прогнулся, прижал к себе руки и повалился на бок.