Современная португальская новелла

Вот она какая! Крохотного роста, с безмятежным, белым как молоко лицом; высокий лоб точно списан с портрета папеньки… Но больше всего поразили меня спокойствие и чистота, излучаемые всем ее существом. Мать же была полной противоположностью: раздавшаяся толстуха (в народе есть словцо похлеще), на первый взгляд — грубоватая из-за красных прожилок на дряблой коже, из-за неуклюжести… Но все это можно было ей простить за откровенную и простодушную беседу. Мне и раньше приходилось сталкиваться с заурядными людьми, которые сделались отзывчивыми после долгих лет нищеты и горя. Остается сообщить, что дама эта прочитала на своем веку несколько романов и что она страдала астмой. То и дело наступало удушье, ужас, да и только! Покойный муж часто поминал нас, «племянников в Порталегри», справлялся о нас даже на смертном одре. Сама она родом из провинции Трас-ос-Монтес и прозывается дона Консейсан. После тяжких лишений, которым так несправедливо подверг их господь, Лия получила место учительницы в одной из школ Шелейроса. И вот, слава богу, они располагают комнатой для гостей и очень рады мне ее предоставить. Считают меня членом семьи, само собой. Ждали моего приезда еще в прошлом году. Вести доходили до них через моих коллег на факультете.

Словом — сама любезность. Но признаюсь, скучно было слушать этот рассказ, еще одну, последнюю главу приключений майора Ското. Мы всегда жили в достатке. Мой отец — нотариус в Порталегри, а мать унаследовала в Кастело-ди-Види недвижимость, которую мы выгодно продали. Нужды мы никогда не испытывали. Образованные люди выше держат голову, если не знают низменных забот и мелочей жизни. Я бы не стал на эту тему распространяться, но мне хочется, чтобы читатель понял, как услужливое родство, подогретое плохо скрываемой бедностью, вызвало в моей душе протест состоятельного человека. Улучив минуту, я обратился к Лии, желая растормошить ее и вывести из состояния ангельской невозмутимости:

— Я не вижу вашей сестры. Вероятно, она уже вышла замуж?

Лия нахмурилась, замялась и пролепетала:

— Нет, сеньор, моя сестра… Но почему вы о ней заговорили?

Этот встречный вопрос был таким горестным, что Лия даже подурнела, и я невольно отвел глаза, так как уже не мог ею любоваться.

Дона Консейсан услыхала наши реплики, перестала излагать события своей жизни (в дни, когда она блистала красотой… Далее следовал перечень городов, где она побывала, вплоть до Милана) и, вздохнув, сказала:

— Наша Жужа…

Я сразу понял, что коснулся одного из щекотливых семейных секретов, который тщательно прячут от посторонних, проклял свое бестактное, неуместное любопытство. И прикусил язык… Быть может, мое замешательство принудило дону Консейсан снова вздохнуть, снова показать, как не хватает ей воздуха, и сделать скорбное признание:

— Жужа… умерла.

А я-то, тупица…

— Как это умерла?

— Для нас…

— О нет, мама, не для нас! — поспешно воскликнула Лия, уже овладевшая собой и полная великодушия. — Я все так же люблю бедняжку, может, даже сильней!

На глаза у Лии навернулись слезы, и она устремила взор куда-то вдаль. А дона Консейсан излила душу в жестоких словах, от которых у нее задрожали губы:

— Жужа сбежала от нас в Лиссабон…

Слово «Лиссабон» было произнесено так, будто за ним крылся запретный, проклятый мир, синоним «чувственности и головоломной тайны». Передо мной как бы возник соблазнительный образ Жужи (автомобиль на площади, темно-синие глаза, трепетный свет, роскошь, шикарно обставленная спальня!), и я пожелал, чтобы искательница приключений не походила на свою сестру с ее холодной красотой святоши — осенней, замороженной красотой.

Лии было двадцать пять лет; она и впрямь ждала меня. После смерти отца дверь ее дома открывалась только в сад, где были видны лишь сосны, одичавший виноград, ветряные мельницы, лиловые холмы и безбрежное море — вот и все. А ведь со стороны фасада можно было видеть кювет гладкого шоссе, отливавшего чернотой: дорогу удовольствий, любви, роскоши, ибо она вела и в церковь, и на танцы, пикники, карнавал. Она бежала в сторону башен и куполов собора, в сторону вокзала, а стало быть, к Лиссабону и всему необъятному миру. И Лия раньше шла по этой широкой дороге, но вдруг жизнь ее «споткнулась». И не пустила дальше. Те, кто шел рядом или позади, теперь обогнали ее и покинули. В глубоком трауре заперлась она у себя и от всех отстранилась. Но сердце было настороже и днем и ночью: вдруг в дверь постучит прекрасный рыцарь с золотыми волосами и небесно-голубыми глазами и уйдет, сетуя, ибо она, робкая, ему не откроет.