Современная португальская новелла

По правде говоря, Лия мне ночью не приснилась. До отъезда в Мафру у меня была любовница — певичка из кабаре «Аполлон». В то время она прозывалась Жоржетта (имя вымышленное). Она якобы убежала из Порто к отцу — «бывшему губернатору Анголы». Вы себе представить не можете, что это была за пиявка! От нее меня не спасала ни перемена квартиры, ни кафе или дансинг. Она неотступно гонялась за мной по всему городу. И сколько неприятностей мне причинила! Притворщица! Я был убежден, что женщин, поставивших себя вне общества, нельзя высоко ценить. Теперь я понимаю, что противостоял ее чарам лишь на расстоянии. А с глазу на глаз клевал на приманку. Жоржетта была редкостная мастерица обольщать. Источала похоть всеми порами. Сколько ночей я провел с этой чертовкой! В ней крылась какая-то тайна. Вижу ее как сейчас: большой пухлый рот, надменная улыбка… Она жила с толстобрюхим богачом на улице Арку, в деревянном домишке. Так вот. Она явилась мне во сне, вызывающе хохоча, притопывая ножкой, разгневанная, но прелестная. И упала на кровать, рыдая невесть от чего. Именно такой я любил ее прежде. Женщина, женщина во всей своей красе! Но плутовка скоро подметила, чем меня пронять, и стала при каждом свидании устраивать истерику. Я не тряс ее, не бил. Просто однажды ночью навсегда покинул ее нагое тело, губы, налитые не то кровью, не то ядом, — покинул по-рыцарски, хотя испытывал облегчение, вырвав из сердца занозу сладострастия. Чудовище! Едва проснувшись, я с досадой отогнал это сновидение. Избавился от него, как от бессвязного кошмара. Меня разбудил сигнал горниста. Вскочив с кровати, я обратил все мысли к Лии. Вероятно, она еще спит. Хорошо бы подкрасться на цыпочках, застать ее врасплох на белизне простынь! Незаметно войти в спальню и обнять голубку, как обнимает ее сквозь окно свет зари. Свет пока еще робкий, рассеянный, но все нарастающий, все более яркий и наконец — с торжественным восходом солнца — полновластный царь земли.

Но к чему пустые мечты? Достаточно сказать, что Лия спала в одной комнате с матерью. Какие еще химеры нарисует мне воображение? Я замедляю рассказ — словно от стыда или угрызений совести, — перед тем как коснуться более скорбных событий. В это утро — как они сообщили мне накануне — мать и дочь должны были идти в Шелейрос: с понедельника у Лии начинались занятия в школе. Я обещал немного проводить их — до казармы. Дона Консейсан хныкала, сетуя на сырой ветер, долгую дорогу и тяготы жизни вообще: «Сплошное мученье эта школа, а платят гроши…» Меня раздражала покорность крошки Лии, шагавшей рядом. Она льнула ко мне, перекладывая из руки в руку мешочек с бельем, и обволакивала меня молящим взглядом, в котором читалось: «Кто же в один прекрасный день избавит меня от этой муки!» Ей хотелось бы остаться со мной навсегда, быть моей рабыней, но пока что надо было расстаться еще до восхода солнца. Уста девушки не разомкнулись, рукам не довелось обнять меня. Она лишь осмелилась протянуть мне тонкие пальчики. Так мы шли. Земля еще спала. Монастырь вырисовывался огромным черным пятном на пламенеющем горизонте. Я утолил бы жажду Лии прямо на обочине дороги — как из источника живой воды, о которой повествует Евангелие. А мать все разглагольствовала, избрав доверительный тон близкой родственницы.

— Навести нас там, милый, это час ходьбы или немногим больше.

— Возможно… — обещал я.

Дама повторила приглашение со всей сердечностью. (Мы простились наскоро, без церемоний.) В глазах матроны стояли слезы.

Бедная мать! До меня наконец дошло, что она рассчитывает на мое глубокое, с честными намерениями, чувство к Лии. (Небось всю ночь толковала сама с собой об этом.) В самом деле, почему бы мне не жениться на Лии? Я был из семьи, о союзе с которой она всегда мечтала: выпускник Высшей технической школы, будущий наследник изрядного имущества (правда, отданного под заклад, но об этом никто не знал). А Лия обладает столь редкими ныне дарами воспитанности и непорочности. Золотое сердце, не тронутое развратом. И собой хороша. Разумеется, опыта вести хозяйство у нее еще нет, многое пока трудно. Но на выручку придет она сама, тетушка Консейсан. «Мамаша», внушающая уважение, почтенная вдова, бескорыстная экономка.

Я усмехнулся. Мысленно увидел себя в роли «стрелочника», которому, кроме всего прочего, вменяется в обязанность поливать по утрам цветы. Бедные божьи создания! Как унижала их нищета! Я понял, что плетется заговор, посягательство на мою особу. Если люди со мной откровенны, я принимаю их несчастья близко к сердцу; но если они хитрят, затаив заднюю мысль (как Жоржетта), то раздражают меня. Мне подавай лишь прочный договор, с четкими, раз навсегда установленными границами долга.

Под конец тетушка Консейсан добавила:

— Жиличка нижнего этажа уберет мою комнату. Оттуда есть выход в сад. Располагайте ею по своему усмотрению. Она всецело к вашим услугам.