Современная португальская новелла

Именно тогда, в четверг вечером, мои старые приятели по прозвищу Вояка, Цыпленок, Стиляга и Красуля решили, сидя в кафе, совершить набег на Лиссабон. В будничной униформе, как подобает «сторонникам пацифизма с оружием в руках». Странное дело: чем больше я гнал от себя нелепый замысел обойти в поисках Жужи все театры, плюнув на друзей и на все на свете, тем упорнее он донимал меня. Едва мы прибыли в отель «Португалия», я изложил свои планы; на радостях кое-кто даже поперхнулся, а Вояка, чтобы переубедить меня, прибегнул к площадной ругани. Я согласился с ним. Действительно, затея была глупой. И двинулся в путь вместе со всеми. Под звуки фадо[11] мы обошли весь квартал, дом за домом. (Надо сознаться — везде нас приняли очень холодно. Никакого уважения к мундирам… Настоящего патриотизма — ни на грош.) Мы откупоривали бутылку за бутылкой. Потерянный впустую вечер! Отвратительное настроение. Я вспомнил Лию, потом с унынием подумал о Жуже; вспомнил старика отца в Порталегри и затосковал, прокляв Лиссабон. Разнузданное веселье Цыпленка — потешного толстяка с лицом кукольного младенца Христа — раздражало меня. Я также жаждал отомстить Вояке за нахальный смешок победителя. Никто надо мной не сжалился. Никто не сжалился над всеми нами. Что сказать о Красуле? Дурак набитый! Задирает нос из-за своих дворянских грамот. Вообще в этот вечер все они казались мне несносными. У Стиляги, как всегда, душа нараспашку: вбил себе в голову, что совершит революцию аллегорическими стишками! «Посмотрите на человека у вершин цивилизации, угнетенного другими людьми! Невероятно, немыслимо!» И распускал пьяные слюни. Вдруг я осадил его: «Изобрел бы лучше машину, ты, поэт! Вместо любовных песен столетней давности…» Но он меня не слушал. Сумасшедший!

Вояка сетовал на скоротечность жизни. Его природное добродушие странным образом мешалось с плачем. «Ах, братцы, после того, как мы узнали мир, такой обширный, такой прекрасный…»

(Замечу в скобках: мы не шли, а почти бежали, как на плацу…)

«…Протекли миллионы лет, и в земле для всех хватило места… Я не хотел войны, братцы, не хотел умирать!»

Что до Красули, его сердили суровые запреты в области секса. Черт бы их всех подрал! Наконец я отвязался от них, оставив в кабаке пьяных в дым. Напев фадо долетал до меня то справа, то слева — назойливый, как нищий на паперти. Он лился из радиорупоров, звучал в кашле полуночницы, в шагах пьянчуги (может, бывшего оперного певца?). Словом, спасу от него не было. Я спустился с Глории в Баишу. Мне хотелось отвлечься, смыть с себя скверну разгула, стать равным среди равных, а из толпы никто и не глядел на меня. Разве что толкнули раз-другой… И вздорная же была причуда отправиться в такой одежде в Лиссабон! Проходившие мимо женщины — честные, высокомерные — наводили меня на мысль о Лии, о майоре, о доне Консейсан. А ведь вполне возможно, что одна из этих гордячек — Жужа (воплощение безвестного героизма!).

И как нарочно, в дверях ресторана «У Максима» сталкиваюсь с Жоржеттой! Кровь застыла у меня в жилах — бывают же такие превратности судьбы! Потерпевший на этот раз я, но Жоржетта великодушно переходит на доверительный тон близкой подруги, чтобы дать мне время опомниться. Полный благодарности, я беру ее за обе руки, притягиваю к себе.

— А знаешь, я ведь вспоминал о тебе в Мафре. — И, меняя тон: — Но слушай, ты разряжена в пух и прах! Что это значит? Ты уже не выступаешь в «Аполлоне»?

Несмотря на явные знаки внимания к ней, Жоржетта вдруг теряет былую сердечность. Припомнив мое оскорбительное бегство, она, надув губы, презрительно передернула плечами:

— Теперь… теперь я учусь. Поступила в художественную школу.

Я расхохотался.

— Ну и сказанула! С каких это пор ты интересуешься искусством, Жожи? Ха-ха!

— Дурак! Неужто я соображаю хуже других?

Она бросила мне в лицо эти слова хриплым от обиды голосом. Губы ее дрожали.

— Прости мою казарменную грубость… — сказал я, оправдываясь.

Но Жожи всегда берет надо мной верх, чаруя красотой. Замшевый воротник пальто подчеркивал ее хрупкость и изящество.

— Кстати, Жожи, ты не знакома с девушкой из Мафры по имени Жужа или Мария де Жезус? Точно не знаю, но, кажется, она певичка… Это дочь хозяйки дома, где я поселился.

Жоржетта отступила на несколько шагов — картина эта у меня до сих пор перед глазами, — чтобы резануть саркастическим смехом, к которому она всегда прибегала, когда хотела утвердить свою сатанинскую власть. Она смерила меня взглядом с головы до ног и излила свою ярость:

— Твоя старая привычка мнить себя неотразимым! А уж форма до чего к лицу!

Она продолжала хохотать и осыпать меня бранью, не чураясь выражений, от которых у меня с души воротит, словом, всячески унижала. Но я не отступил:

— Брось ревновать. Знаешь такую, спрашиваю?

В моем голосе зазвенели умоляющие нотки.

— Ревность? — с издевкой переспросила Жоржетта. — Да я берусь помочь тебе в розысках! Мещаночка? Провинциалка? По прозвищу Шуша?

Взрывы смеха продолжались, все более неуместные; Жоржетта давилась хохотом, действуя мне на нервы.