Современная португальская новелла

— Нет, — резко оборвал я. — Не валите все на дону Консейсан. Сразу видно: девушки не находили себе здесь подходящего занятия. Ученье прервалось. Ни сбережений, ни покровительства… Одни невзгоды. Как тут не плакать! Будущее сулит лишь голод. Три беззащитные женщины… Вы же судите вкривь и вкось. Жужа уехала искать работу. Теперь я все понимаю. Девушка искала спасения. Здесь, конечно, был сущий ад. Как не бежать из него? Крушение всех надежд… Беспросветная нищета… Все это надо учесть. Дона Консейсан пьет с горя, чтобы забыться. Это в глаза бросается! Но люди жестоки и ничего не прощают. Работать! Легко сказать! Чем же ей заняться? Да, бежать отсюда, больше ничего не остается.

— Простите, господин доктор, с вашего позволения…

Она вытащила из тумбочки ночной горшок, брызнув мочой («извините, господин доктор»), поспешно отвернулась и гулко затопала худыми ногами по коридору…

— Да, надо понять. В Мафре дона Консейсан была именитой особой. Ваше превосходительство…

Вонь пролитой мочи раздражала меня. Да к кому я, собственно, обращаюсь?

Бедственное положение сирот майора Ското привело меня в ужас. Я никогда не помышлял о женитьбе. С тех пор как помню себя, я всегда был человеком свободным и беззаботным; как говорится, звезд с неба не хватал и был порядочным эгоистом. Чем больше живу на свете и познаю жизнь, тем дальше отодвигается в пространстве и времени пресловутая брачная ночь. Да и многое другое. Зачем мне, к примеру, думать о приближении войны? Сейчас осень, внеочередные занятия на военных курсах, срочная подготовка кадров. Молодежь предчувствует войну. Притворяется, что ничего не знает, а на самом деле — отлично обо всем осведомлена. И не боится. По крайней мере виду не подает. А в глубине души таится страх. В такой обстановке разве могу я брать на себя серьезные обязательства? Размышляю, прогуливаясь на опушке леса, об эволюции мира. Деревья, заодно с моралью, роняют с высоты большую часть увядших листьев.

Лия — честная и беззащитная девушка. Надо уберечь ее от неизбежных огорчений любви, уважать ее стремление к законному браку. Решения самые беспокойные и противоречивые раздирали меня на части. «Может быть, это окажется благодеянием?» — вкрадчиво шептала плоть. «А может, преступным посягательством», — вмешивалось сердце. «Разве это не будет великодушным поступком?» — скромно добавлял рассудок. «Напротив, преступлением!» — негодующе восклицала совесть. «Ограничимся пока романтическим флиртом на истинно португальский лад!» — беззастенчиво обрывала ирония.

Под конец я все это счел бессмыслицей, цинизмом, подлостью. Однако моему встревоженному воображению то и дело рисовались глаза сиротки. Я вновь ощущал в них какую-то тайну, нечто томящее и трагическое, нечто отличное от простого обета — легкомысленного, суетного. Я как бы слышал скорбный зов беспросветного одиночества; мольбу измученного существа, обращенную ко всему миру… Искал честный выход, избавление от мытарств. И не знал, что придумать. День скорбно гас в багровых отблесках заката над просторами моря, а я, по горло сытый строевой подготовкой и садизмом капитана, утомленный даже обществом товарищей, терпел пытку этих бесконечных разногласий, направляясь к бедному уединенному дому.

В последующие дождливые дни я чувствовал себя одиноким, угнетенным, придавленным прозой жизни. И решил в воскресенье поехать в Лиссабон. Может, мне повезет и я разыщу Жужу. Мафра была монастырем, а всякий монастырь — это тюрьма. Четыре с половиной тысячи дверей и окон. Восемьсот восемьдесят помещений. Мундиры, мундиры… Назойливые, бесцветные службисты. Да и инструкторы мало чем отличаются от добровольных рабов судьбы. Утратили всякую мужественность, неспособны на чувство. О прекрасные времена монарха! О томные поцелуи в полумраке коридоров, в бархатной тьме подземных ходов, о кощунства в укромности келий! Тяжеловесное могущество крепости, казалось, было воздвигнуто мужской силой самого короля. Для подавления малейшего протеста. Дабы сломить самое упорное сопротивление, будь то грозный мятеж или нерушимая присяга делу церкви. Тогда из Бразилии текли реки золота и алмазов. Что за величественная эпоха! Века спустя в устрашающих закоулках изможденная прачка грязно выругается перед храбрыми, но нищими солдатами. И пойдет изливать душу перед целой ротой. Срочное судебное расследование — «…а о нравах и говорить нечего».