Современная португальская новелла

— Счастливо оставаться! — резко бросил я. И величественно удалился. (Мой интерес к судьбе Жужи был неподдельным.)

Жоржетта за мной не побежала. И все еще смеялась. Но я не дал ей опутать себя. Надвигалась ночь — в винных парах «У Максима». Жоржетта с кем-то в связи или просто переменила образ жизни? Я не подал ей никакого повода, чтобы так смешать меня с грязью. Никогда еще я не испытывал столь глубокого одиночества и опустошенности, как в ту ночь. Драма Жужи тонула в небытии. Ее судьба теряла четкий облик. Безбрежный поток уносил ее от меня. Под конец я утратил всякую надежду отыскать беглянку.

Положа руку на сердце, скажу, что когда я вышел на улицу, плевками разгоняя чувство неловкости, я словно погряз в красной глине, из которой бог вылепил Адама. В мозгу крутилась навязчивая мысль: если я найду Жужу и удовлетворю с ней свое желание, я тем самым как бы познаю и Лию (не беря на себя обязательств), а также загадочную душу падшей женщины вообще. Коварная мысль!

Все утро шел дождь и слышались раскаты грома. Я хорошо это помню, так как за пропуск тактических занятий меня впервые лишили увольнения. День был промозглый, мерзкий. После обеда я направился домой. Я промок до нитки и начал чихать… Поднявшись по лестнице, вижу с удивлением, что в коридор просачиваются лучи света. Ага! Они вернулись из Шелейроса и кончали есть. Я говорю «есть», а не «ужинать», чтобы передать впечатление от унылой картины: стол без скатерти, треснувшие тарелки, графин с дешевым вином. Багровая от смущения дона Консейсан встала из-за стола (меня явно не ждали так рано) и громко заявила:

— Знаете, что приготовила сегодня Лиита? Бататы с треской и капусту.

Интересно, чего бы ей хотелось? От капусты с репой и голов трески исходил тошнотворный запах. Лия, в желтеньком халатике из грубой ткани, утирая губы, добавила совсем не к месту:

— Мама такая лакомка. Не оставила ни крошки…

Она имела в виду — ни крошки для меня. А скорей всего, осталась голодной сама. Дона Консейсан вовремя прервала дочку:

— Врачи много есть не советуют. Но у меня такой аппетит, никак не наемся… Сердце потом не на месте. Долго ли до беды… Лия, убери посуду. Но смотри, как вымок наш братец! Скорее рюмку водки в переодеться в сухое платье!

— С вашего позволения…

«Для чего было пять километров месить грязь?» — задал я себе вопрос, когда удалился в свою комнату.

«Значит, сегодня?» Я ликовал. «Сегодня!» Лия звала меня — завела граммофон. Я поспешил на его звуки. Музыка наполняло меня радостью и будила чувственность. Да, Лия не осталась в Шелейросе, вернулась раньше срока… К чему лишние вопросы? Я не стал терять время…

Прижав губы к ее губам, я заметил, что они дрожат, а в глазах появилась тревога. Надо ковать железо, пока горячо.

— Ночью выйдешь поговорить со мной в коридор, — шепнул я девушке на ухо.

— Ой, не могу! — печально ответила она, оглядываясь на мать.

Предел желаний! Ведь она не спросила «Зачем?» и не стала разыгрывать недотрогу. Все же я хотел услышать недвусмысленное признание, хотя, скажу теперь, в глубине души надеялся на отказ.

— Не бойся. Приходи в любое время. Я буду ждать сколько угодно.

— Но ведь она не спит! — в отчаянии прошептала Лия.

Итак, надо устранить с дороги мать, это чудовище. То стоя, то сидя, она все время старалась быть ближе к нам, не переставая жаловаться на удушье — словно колокольчик, звенящий при малейшей перемене места. Неожиданно она приказала остановить музыку, дабы изречь нечто важное, а именно что такой жены, как Лия, мне не сыскать в целом свете.

— Если бы вы знали, каких трудов ей стоило выдать замуж одну девушку в Шелейросе…

«Помилуйте, дона Консейсан, что мне за дело до этих побасенок?» Я был взбешен. Пошла бы лучше в сад подышать воздухом и оставила нас на минутку вдвоем!

Увы, к вящему моему огорчению, Лия внимательно слушала все эти бредни, сложив руки на коленях, потупив глаза. Воплощенная скромность и послушание! Время от времени она вставляла словцо — внушительным тоном опытной учительницы.

— Нет, — добавила Лия, уточняя подробности. — Эта девушка, с интересной внешностью и добрейшей душой, как-то вечером зашла ко мне в школу, где я чертила карты, и призналась, рыдая, что некий господин Рожериу ее обесчестил.

Лия умолкла, чтобы поглядеть, как подействовал на меня рассказ. Смех, да и только! «Довольно!» — вопил во мне голос досады. Этого только не хватало! Эти бабы хотели, чтоб я судил о своих и чужих поступках. «Знаете, что я вам скажу, Лия? Вы дура. Тупица. Не от мира сего. Спокойной ночи». Ох, и разбирало же меня крикнуть это без утайки, а заодно послать ко всем чертям мамашу! Не стесняясь. От их болтовни можно было рехнуться. Но мое колено наткнулось под столом на девичье. И я проговорил:

— Итак, Лия, вы прямо святая!

Я произнес это назидательно, в поучение. Но промахнулся. Мои слова привели женщин в восторг. Какой ужас! Рожериу в конце концов женился на своей любовнице, но к этому месту рассказа я уже безудержно зевал. Лия была посаженой матерью.

— А поладили ли жених с невестой? — язвительно ввернул я.