Современная португальская новелла

Какое облегчение, какая радость! Дона Консейсан не могла читать по вечерам. Все становится таким хмурым… Просто отчаяние берет… Я предложил свои услуги. Но Лия, в восторге от того, что пираты спаслись, не хотела больше играть. Она вскочила — не подозревая, что этим порывом ускорит беду, — и завела ветхий граммофон, треснувший с одного боку. Как он вообще здесь уцелел? Музыка полилась такая же допотопная да еще хриплая и унылая.

Но Лия была в отличном настроении. Напевая, она покрутилась раз-другой по маленькому квадрату пола и украдкой поглядывала на меня. Казалось, она хотела перехватить мой взгляд. Ей, вероятно, не терпелось узнать, чем я в ней восхищаюсь. Грудью? (Такой высокой!) Талией? Точеным личиком? Чистотой души? Губы не шевелились, но я слышал зов ее сердца. «Ах, душка, вы мне так нравитесь! Оставьте маменьку и придите в мои объятья!» И так как я медлил: «Идем, не теряя времени!»

Я бы мог еще долго ее мучить, но она не выдержала и сказала с горечью, уставясь на этот раз прямо на меня:

— Сделайте милость! Я не танцевала уже восемь лет. (Боже мой, как вспомнишь юность!) Что же вы не идете? Знаю, считаете меня недостойной.

Я подошел. Поцеловал ее глаза. Растроганно сравнил ее жизнь с моей, такой благополучной. И целовал девушку, целовал, ибо она заслужила эти поцелуи… Я осыпал ими все ее лицо. Но, забегая вперед, скажу: мои губы вторглись в тайну ее жизни, увы, обреченной на заклание.

Танцевать Лия не умела. Но предалась мне телом и душой — покорная, счастливая. Так жмется к пастуху заблудший ягненок. Дона Консейсан — я не сразу это заметил — притворялась, что ничего не видит. С какой целью? Мне почудилось, что она властно мешает счастью Лии.

— Дай мне пальто, дочка, я замерзла.

Лия вырвалась из моих объятий и побежала за пальто. От меня не укрылось, что, когда девушка подавала это пальто (из черной потертой кожи), мать испепелила ее свирепым взглядом. Оробевшая Лия едва успела указать мне на это неодобрение. Меня оно лишь вдохновило. Но мое обожание было прежде всего духовным, хотя кровь воспламенилась от первой победы. Я поставил другую пластинку, с мелодией более неистовой; сменил иголку и ласковой улыбкой поборол нерешительность Лии. Мы снова обнялись. Сеньора Консейсан теребила четки, губы у нее дрожали от ярости, и она, как только могла, выставляла напоказ свое удушье. Ох, добраться бы до окна!.. И добралась. Закатывала глаза, молилась. Хотела убедить меня, недоверчивого? Я впился в губы Лии долгим поцелуем, крепко прижал ее к груди, покачивая теплое, сладостное тело зрелой женщины, как бережно баюкают в колыбели невинного младенца… А мать выражала свой протест горестными стонами. Лия не слушала ее. Она прижималась все теснее, в любовной истоме, словно хотела раствориться во мне, навсегда покинуть беспощадный мир с его запретами — что за мгновенная страсть! — потом, набравшись храбрости, поглядеть мне в глаза. Девушка вытянула навстречу мне белоснежную шейку. Но когда я счел это знаком благодарности и решил, что мы, как два зверька, доберемся до источника и утолим нашу жажду, в глазах Лии вспыхнуло глубокое смятение, чистосердечное отчаяние ребенка. Она выразила его короткой сдавленной фразой:

— Ты не обидишь свою Лииту?

Она отдавалась мне! Как мыльный пузырь, хрупкий и радужный, который остался бы невредимым на моей ладони. Лиита! Все это казалось мне фантастикой. Неловкий вопрос девушки — неправдоподобным. Лия — достойной сострадания. Я совершил варварское кощунство!

— Милый Жозе, — вмешалась дона Консейсан, перекрестившись и отложив четки. — Могу я побеспокоить вас просьбой?

— Ради бога, сеньора. Для вас я готов на все…

— Не сыграете ли со мной еще партию? Одну, маленькую, если долго играть вам не хочется. Заодно потолкуем по-дружески.

(Какая лиса! Решила поймать меня!) Я не мог отказаться, хотя заметил:

— Но не пора ли вам на покой?

— Я не сплю… Сердце мешает уснуть… — И вдруг, без всякой связи, пристально глядя на мою левую руку, добавила: — Какое красивое кольцо! Великолепный сапфир! У моего мужа был рубин, но само кольцо очень похоже…

— Я тоже это заметила! — с восторгом воскликнула Лия. — Это символ постоянства в любви, не так ли, мама?