Современная румынская пьеса

М а н о л е (не слишком драматически воспринимает слова Влада, но признает за ним правоту). Да, я был плохим отцом. Проклятая эта скульптура — ненасытная любовница. Она мозг из костей у тебя высасывает. Ты сам в этом убедился.

В л а д. Я не гений.

М а н о л е. Послушай, Влад. Давай пошлем к черту прошлое и будем работать плечом к плечу, как работали мастера прежде. Отец и сын, связанные трудом, слившиеся в этом труде, рука и мысль воедино.

В л а д. Не совсем понимаю тебя.

М а н о л е. Но это ясно как божий день, чудак человек. Я хочу осуществить «Крылатого духа». Десятый год я обдумываю его. (Идет к письменному столу и, волнуясь, достает пачку набросков.) Погляди, у меня все эскизы готовы. (Лихорадочно раскладывает их перед Владом.) Понимаешь, скульптура, которая воплощает прыжок человека в новый век, взлет к мифу. И все отработано до мельчайших деталей, сынок. Но у меня нет сил работать. Молоток в руке не удержать. Упаду по дороге. Огромная, проклятущая. А ты молод. Я бы стоял все время подле тебя, учил бы, вел за собой, ты бы прошел хорошую школу, основательную жизненную школу. После этого мастерство будет в каждом твоем пальце. Для тебя станет бирюльками все, что знают твои коллеги. Я обещаю тебе. Что скажешь, разве не здорово? Ну? (Он достиг наивысшей точки радостного возбуждения. И только сейчас замечает ледяную улыбку Влада.) Почему ты смеешься?

В л а д (продолжает глядеть, улыбаясь. Потом усмешка превращается в громкий злой смех). Ха-ха-ха! Сотрудничество! Ты — голова, и я — орудие. Ты хитрец, папа, но я дорожу своей маленькой индивидуальностью.

М а н о л е. Тебе не нравится проект?

В л а д. Я не отрицаю за ним стихийной гениальности. Можно сказать, природной силы. Но он мне не нравится. Полагаю, что я тоже заслужил право высказать несколько истин. Твое искусство в целом мне чуждо. (Издеваясь.) Апология творческих возможностей человека! Новый Адам! Триумф разума! У тебя устарелая философия гуманиста-проповедника, папа. Ты ничего не понимаешь в подлинном духе времени. Даже захоти я работать с тобой, не смог бы. У меня другое представление об искусстве.

М а н о л е (яростно). Черта с два! У тебя нет никакого представления! Моя проповедь может тебе не нравиться, но скульптура моя живет. В то время как твоя похожа на косноязычие, которым пытаются передать человеческую речь.

В л а д (впервые пылко, так как до сих пор он был лишь холоден и ироничен). Прекрасно. Косноязычие! Не можешь себе представить, как ты точно попал. Но не то косноязычие, с помощью которого пытаются передать человеческую речь, а то, которое издевается над речью, которое кажет ей нос. Предпочитаю косноязычить, нежели строить красивенькие фразы. Это порядочнее. Я открыто косноязычу о своем бессилии. Чувствую себя честнее и чище, превращаясь в орангутанга, чем симулируя веру в обанкротившийся миф человека. И вместо того, чтобы высекать «Крылатых духов» и «Весны», я хочу косноязычить, косноязычить, косноязычить! (Уходит.)

М а н о л е (оставшись один, валится в кресло, эскизы разлетаются вокруг. Через мгновение тяжело нагибается и начинает собирать их. Пристроив листы на коленях, ласково проводит по ним ладонью. Резко поднимается, скрежеща зубами от ярости). Идиот! Идиот! (И с этими словами широко распахивает дверь мастерской. Мы видим, что он схватил долото и молоток. Потом он уходит в глубь мастерской, сквозь матовое стекло хорошо виден его силуэт возле огромной глыбы камня. Он поднимает молоток и ударяет раз, другой, третий. Но молоток падает у него из рук. Возвращается с искаженным лицом, хватаясь за сердце. Тащится к креслу. У него безжизненный вид, тяжелое дыхание.) Я никогда больше не смогу работать. Никогда.

В глубине сцены появляется  К р и с т и н а.

К р и с т и н а. Меня прислала мама… (Всмотревшись в Маноле, каменеет от испуга.)