Современная румынская пьеса

Молчание. Маноле поднимает голову и глядит на нее. Кажется, что это длится бесконечно.

Свет гаснет.

Сад. М а н о л е  сидит в кресле, в руках у него альбом для рисунков. К л а у д и я — с книгой. Но он не рисует, а она не читает. Маноле с сердитым видом постукивает карандашом по альбому.

К л а у д и я. Что с тобой? Ты как будто нервничаешь?

М а н о л е. Нет. Куда подевалась эта девица?

К л а у д и я (с улыбкой). Но она же только что ушла, Ман. И ты сам ее отослал.

М а н о л е. Чтобы отпечатать на машинке одну страницу, не нужно целого часа. (Пауза.) Что ты читаешь?

К л а у д и я. Это томик Эдгара По. Нашла у Влада.

М а н о л е. Тебе нравится эта мрачная литература?

К л а у д и я. Жизнь не ограничивается только здоровым и радостным.

М а н о л е. Именно поэтому искусство призвано утверждать и организовывать, а не отрицать и разлагать.

К л а у д и я. Нас окружает столько тайн…

М а н о л е. Что мы не имеем права выдумывать новые.

К л а у д и я. И все-таки как хороню! Послушай. (Читает.)

«Это знак, чтоб ты оставил дом мой, птица или дьявол! —
Я, вскочив, воскликнул. — С бурей уносись в ночной простор,
Не оставив здесь, однако, черного пера, как знака
Лжи, что ты принес из мрака! С бюста траурный убор
Скинь и клюв твой вынь из сердца! Прочь лети в ночной простор!
Каркнул ворон: Nevermore»[6]

.

Маноле внимательно слушает, он явно глубоко тронут. Почти с испугом глядит на Клаудию.

(Встревоженно.) Что, Ман?

М а н о л е (тихо). И птица смерти никогда больше не покинула его дома. (Клаудии.) Так ведь? Никогда, отныне и вовек. (Встрепенувшись, громко.) Кристина!

К р и с т и н а (появляясь в дверях). Сейчас, маэстро. Осталось только полстраницы.

М а н о л е. Кончай скорее и приходи.

К р и с т и н а. Да, маэстро. (Уходит.)

К л а у д и я (будто не поняв смысла зова Маноле). Ты можешь отпугнуть девочку своим грубым деспотизмом.

М а н о л е (встревожившись). Не предполагал, что я груб. Думаешь, нужно быть с нею поласковее?

К л а у д и я. Речь не о том, чтобы быть грубым или ласковым. А о том, чтобы быть самим собой.

М а н о л е (изумленно). Самим собой? Ну, уж если я держусь иначе!..

К л а у д и я. А ведь ты прав. Ты остался большим ребенком, Ман.

М а н о л е (помолчав). Клаудия, я очень переменился?

К л а у д и я. Вообще или по отношению ко мне?

М а н о л е. По отношению к тебе я перемениться не могу.

Клаудия улыбается.

Я сказал что-то смешное?

К л а у д и я. Нет. Юмор в том, что ты чистосердечен. Это меня обезоруживает. Ты помнишь, что на прошлой неделе сделал мне предложение, Ман?

М а н о л е. И до сих пор дожидаюсь ответа.

К л а у д и я. Ответ тебе я дала тогда же. Но что, если я окажусь своенравной женщиной и скажу тебе сегодня «да»?

М а н о л е. Я был бы очень счастлив.

К л а у д и я. Какое большое слово, дорогой мой. Нет, ты не был бы счастлив. Здравый расчет счастья не приносит, самое большее — некоторый покой. Но тебе он так необходим, что я готова согласиться, если только я могу тебе его дать.

М а н о л е. Вопреки существованию того господина, который так демонстративно выказывал свою любовь на улице, что это стало достоянием всего света?

К л а у д и я (резко). Он уехал из Бухареста. (Пауза.) Вчера.

М а н о л е. Из-за меня?

К л а у д и я. Из-за меня. И он не вернется. Это человек, который держит слово.

М а н о л е. Все-таки ты не хочешь быть моей женой?

К л а у д и я. Роль сестры милосердия я могу исполнять и не заходя в загс. Если только я могу ее исполнить.

М а н о л е. Ты дорога мне.

К л а у д и я. Знаю. Однако этому уже двадцать лет. Какой смысл менять формально хоть что-то?

М а н о л е (гневно). Послушай, не разыгрывай комедии, ты не на сцене. С вами, актерами, никогда не знаешь, на каком свете находишься. Что на тебя нашло?

К л а у д и я (смеясь). Могу же я поиграть немножко, Ман. Я слишком взволнована, чтобы казаться естественной. И, в конце концов, разве я не имею права один-единственный раз сама придумать себе роль? (Страстно, прижимая к груди его голову.) Ах, как сильно, как сильно я любила тебя, родной…

М а н о л е. И я, Клаудия.