Современная румынская пьеса

Т о м а. Сердитый? Думаю, что его и вправду разозлил наш спор. Я это понял слишком поздно.

К р и с т и н а. У него могли быть и другие неприятности.

Т о м а. Что такое?

К р и с т и н а. Глупости. Мне всякие глупости лезут в голову. Смотри, теперь, когда ты рядом, мне хочется смеяться. Господи, какой ужас я пережила! Скажи, Тома, ведь правда же, этот мой возраст называют «идиотским возрастом»?

Т о м а. Это ты чуточку перебрала. Что у тебя случилось?

К р и с т и н а. И все же я не читаю бестселлеров, как мама! Мне пришла в голову глупая идея, и я ужасно испугалась. Но откуда могла прийти такая идея? Знаешь, Тома, наверное, я развратная женщина.

Т о м а (ласково). Возможно. Скажи и мне, что тебя испугало?

К р и с т и н а. Нет, не спрашивай. Хорошо, что все прошло. Пропало. Испарилось и исчезло. (Смеется.) Я ощутила себя такой смешной, что неплохо бы меня сунуть под пожарный шланг, хорошенько выстирать. Знаешь что, давай прихватим Влада и пойдем втроем поищем его.

Т о м а. Влада дома нет. И вообще, папа рассердился бы. Когда я ходил один, можно было отговориться, что гуляю. Но так, организованная погоня!..

К р и с т и н а. И мама, смотрю, задержалась!

Т о м а (улыбаясь). Все будто сговорились оставить нас одних. Наверное, очень приятно иметь свой дом… Я ведь только в интернатах да в общежитиях жил.

К р и с т и н а. Теперь мы можем вообразить себя хозяевами. (Восторженно.) Хочешь?

Т о м а. Как будто мы с тобой поженились?

К р и с т и н а. Эх, поженились! Ну и вкусы! Как два брата. Или один из нас гость, а другой — хозяин. (Подчеркнуто, играя роль хозяйки.) «Ах, какая радость, мой дорогой и старый друг! Какой счастливый ветер занес вас в мою пустынь?» Тома, как ты думаешь, мог бы кто-нибудь ухаживать за мной? Но так, серьезно.

Т о м а. Подожди-ка два-три годика.

К р и с т и н а. Правда? Я еще вся из углов и… неприметная. (Хлопает в ладоши.) Как хорошо! Почему ты молчишь, что ты за гость?

Т о м а. Я гляжу, как зажигаются звезды, одна за другой, будто сигналы.

К р и с т и н а (усаживаясь подле него). Думаешь, нас спрашивают о чем-то? Или передают нам что-нибудь?

Т о м а (улыбаясь). Вероятно, и то и другое. И человек должен ответить на все эти миллионы призывов, потому что только он их принимает.

К р и с т и н а. Понимаю. Нас спрашивают, каждого из нас, о чем-то важном для всех людей, и нужно ответить всей вселенной от имени всех людей. О, Тома, ты продолжаешь писать стихи.

Т о м а (смеясь). Клянусь, нет. Я думаю только, что через два месяца я окажусь за тысячи километров отсюда. Надолго. Может быть, на годы. И не смогу уже видеть, как зажигаются звезды над тополями и над твоей головой. Что с тобой, Кристи? (Берет ее руки в свои.) Почему ты плачешь?

К р и с т и н а. Я не плачу. У меня просто немного отсырели глаза. Когда ты сказал про отъезд, я вдруг почувствовала себя такой одинокой, такой потерянной, что чуть не спросила тебя, как дура: на кого ты меня оставляешь? (Смеется сквозь слезы.) Ей-богу, не могу я уже понять, что со мной, совсем сбилась с толку. (Глядя в небо.) Ах, раскинуть бы руки и полететь далеко, далеко… до самой этой голубой туманности, и раствориться в ней, чтобы не знать больше ничего…

Т о м а. Кристи!

К р и с т и н а (вскакивая). Не читай мне больше нотаций и не смейся надо мной, слышишь? Хватит с меня. Чем я виновата, что вы все взваливаете на мои плечи такую тяжесть?

Т о м а (смеясь). Я и не думал читать тебе нотаций.

К р и с т и н а. А не повредило бы. Вот стукнул бы меня разок-другой, так я, возможно, и поняла бы, что к чему.

Т о м а. Иди сюда! (Встает, берет ее за руки и притягивает к себе. Потом внезапно целует.)

К р и с т и н а (метнулась, высвободилась, приложила руку к губам). Зачем ты это сделал?

Т о м а. Потому что люблю тебя.

К р и с т и н а (вскрикивает). Тома! (И, прижав голову к его груди, начинает плакать.)

Т о м а. Кончено, кончено! Не такое уж это большое горе. Случается и с другими. Ну-ка, подними голову, я тебе вытру глаза. (Вытирает ей глаза платком.) Если глаза у тебя полны слез, то как мне увидеть в них ответ?

Взволнованная Кристина глядит на него, потом подымается на цыпочки и тянется к его губам. Они обнимаются. За спиной Тома появляется  М а н о л е. У него растерзанный вид. Долго стоит неподвижно. Потом, после того как слышатся два-три звука, предвещающих его ужас, Маноле начинает смеяться.

Папа, что с тобой?