Современная жрица Изиды

Глазъ «стараго кота» сорвался съ мста и такъ и забгалъ.

— Я почувствовалъ его присутствіе и его прикосновеніе, — отвтилъ онъ.

— Съ какой стороны?

— Съ правой.

— Покажите все, что у васъ въ правомъ карман. Вынимайте!

Олкоттъ началъ послушно и медленно, методически, исполнять приказаніе.

Вынулъ маленькій ключикъ, потомъ пуговку, потомъ спичечницу, зубочистку и, наконецъ, маленькую сложенную бумажку.

— Это что жъ такое? — воскликнула Блаватская.

— Не знаю, у меня бумажки не было! — самымъ невиннымъ, изумленнымъ тономъ сказалъ «старый котъ».

Блаватская схватила бумажку и торжественно объявила:

— The letter of the Master!.. такъ и есть! письмо «хозяина!»

Развернула, прочла. На бумажк, «несомнннымъ» почеркомъ махатмы Моріа, было по-англійски начертано: «конечно я былъ тамъ; но кто можетъ открыть глаза нежелающему видть. М.»

Вс по очереди, съ трепетнымъ благоговніемъ брали бумажку, прочитывали написанное на ней и завистливо обращали ко мн взоры. Увы, я дйствительно возбуждалъ во всхъ этихъ людяхъ невольную, непреоборимую зависть. Помилуйте! — стоило мн явиться — и вотъ сразу же я не только удостоенъ посщеніемъ самого «хозяина», строгаго, недоступнаго, имени котораго даже нельзя произносить, но онъ и снова, изъ-за того, что я выражаю «легкомысленное невріе», безпокоитъ себя, длаетъ второй разъ въ сутки свое «астральное» путешествіе изъ глубины Тибета въ торговый нмецкій городъ Эльберфельдъ, пишетъ глубокомысленную, весьма ловкую по своей неопредленности и двусмысленности записку и кладетъ ее, рядомъ съ пуговкой и зубочисткой, въ карманъ Олкотта!

Олкоттъ глядлъ на меня такимъ идіотомъ, Блаватская глядла на меня такъ невинно и въ то же время такъ торжественно, что я совсмъ растерялся. Къ тому же вдь сонъ мой или бредъ — былъ такъ ярокъ!

«Врить» я не могъ, но весь чадъ этой одуряющей обстановки, при моемъ нервномъ и болзненномъ состояніи, ужь на меня подйствовалъ, я ужь начиналъ угорать и спрашивалъ себя: «а вдругъ я дйствительно его видлъ? вдругъ это дйствительно его записка?» Къ тому же вдь тутъ была она, эта старая, больная, мужественно страдавшая отъ глубокихъ недуговъ женщина, глядвшая прямо въ глаза смерти, и глядвшая прямо въ глаза мн, какъ глядитъ человкъ съ самой чистой совстью, сознающій свою полную невинность и не боящійся никакихъ упрековъ.

Отъ этой ужасной и несчастной женщины исходило положительно какое-то магическое обаяніе, котораго не передашь словами и которое испытывали на себ столь многіе, самые спокойные, здоровые и разсудительные люди. Я былъ такъ увренъ въ себ — а вотъ она меня поколебала.

— Скажите, — спрашивала она, впиваясь въ меня своими мутно блествшими глазами, — можете ли вы пойти подъ присягу, что у васъ былъ бредъ и что эта записка не написана «хозяиномъ?»

— Не знаю! — отвтилъ я. — Завтра утромъ я приду проститься съ вами. Мн надо домой, я завтра уду.

XI

И я пришелъ на слдующее утро проститься съ нею. Меня провели въ очень большую и высокую комнату, служившую ей и кабинетомъ, и спальней. Хозяева всячески позаботились о ея комфорт и устроили ей достойную ея обстановку. Елена Петровна лежала на огромной кровати, вся распухшая, и стонала.

Взглянувъ на ея совершенно срое лицо, въ которомъ читалось глубокое страданіе, я просто не узналъ «madame», вчера еще вечеромъ хоть и почти неподвижной въ кресл; но все же энергичной и, минутами, даже веселой.

— Боже мой, что такое съ вами? — спросилъ я.

— Чуть не померла ночью, голубчикъ! — простонала она, — къ самому сердцу подкатило, и вотъ — смотрите!

Она съ усиліемъ высвободила изъ-подъ одяла руку. Это была не рука, а какое-то несгибавшееся, толстйшее бревно.

— Что жъ докторъ?

Она презрительно усмхнулась.

— Изъ Англіи даже одинъ детъ, завтра или посл завтра прідетъ… Да ужь что тутъ!.. помирать такъ помирать — вс тамъ будемъ… какое тутъ, милый человкъ, докторъ! — захочетъ «хозяинъ», такъ я сразу встану, вдь это ужь бывало, а не захочетъ — кто жъ мн поможетъ!

Мн стало неловко, тяжко и жалко ее до послдней степени.

— Что жъ, вы дете? сегодня? — спрашивала она.

— Да, нужно.

— Не узжайте! — вдругъ шепнула она какимъ-то особеннымъ голосомъ. — Неужто не можете вы пробыть со мною дня три-четыре?.. Пожалйте меня немного!..

Голосъ ея прервался, изъ глазъ брызнули слезы.