Современная жрица Изиды

Дйствительно, я засталъ ее въ Вюрцбург уже совсмъ въ иномъ положеніи и настроеніи. Она была окружена «рабами». Для нея устроивалась, на лучшей улиц города, Людвигштрассе, очень удобная и просторная квартира, несравненно лучше и уютне парижской. Г. Бергенъ, человкъ среднихъ лтъ, съ румянымъ и благодушнымъ лицомъ, подобострастно глядлъ ей въ глаза и благоговйно внималъ ея рчамъ, а жена его, сухенькая и довольно безсловесная шведка, съ видимымъ наслажденіемъ исполняла всякую черную работу, была у «madame» на побгушкахъ и время отъ времени чмокала ее то въ плечико, то въ ручку. Надо сказать, что эту самую даму я видлъ въ Париж у m-me де-Морсье, и она держала себя со всми сдержанно и не безъ важности. Про нее мн разсказывали, что она принадлежитъ къ какому-то старому и богатому шведскому роду, что она сдлала m'esalliance, выйдя замужъ за Бергена, и принесла ему очень большое приданое.

Однако и эта самоотверженная дама не могла долго выдержать роли bonne `a tout faire, она устроила всю хозяйственную обстановку Елены Петровны, сдлала вс нужныя для нея закупки и, когда изъ Сенъ-Серга пріхала нанятая тамъ горничная, она сняла свой передникъ, отмыла себ руки, въ послдній разъ чмокнула «madame» въ плечико и въ ручку, пролила слезы разлуки и исчезла изъ Вюрцбурга вмст съ мужемъ.

Теперь настало для меня время серьезно приступить къ моему разслдованію. Я поселился въ гостинниц Рюгмера, недалеко отъ Людвигштрассе; здсь меня кормили весьма своеобразными нмецкими завтраками и обдами, а все свободное отъ сна, ды и прогулокъ по городу время я проводилъ у Блаватской. Только что ухали Бергены — она опять совсмъ разболлась, и вотъ — прибжавшій ко мн и весь дрожавшій отъ ужаса Баваджи объявилъ своимъ пискливымъ и хриплымъ голосомъ, что «madame» очень плохо, что докторъ, извстный спеціалистъ по внутреннимъ болзнямъ, совсмъ встревоженъ.

Я поспшилъ, вмст съ Баваджи, на Людвигштрассе и въ гостиной засталъ доктора. На мой вопросъ о больной онъ сказалъ мн:

— Я не видалъ ничего подобнаго въ теченіе всей моей многолтней практики. У нея нсколько смертельныхъ болзней, — всякій человкъ отъ каждой изъ нихъ давно бы умеръ. Но это какая-то феноменальная натура, и если она жива до сихъ поръ, то, какъ знать, можетъ быть проживетъ и еще.

— Но въ настоящую-то минуту нтъ опасности для жизни?

— Опасность для жизни продолжается уже нсколько лтъ; но вотъ она жива! удивительное, удивительное явленіе!

Онъ имлъ видъ глубоко заинтересованнаго человка.

Елену Петровну я засталъ опять всю распухшую, почти безъ движенія. Но прошелъ день — и она стала сползать съ кровати къ письменному столу и писала иной разъ по цлымъ часамъ, скрежеща зубами отъ боли. Она говорила мн, что работаетъ цлую ночь; но этого я, конечно, не могъ проврить. Какъ бы то ни было, изъ-подъ ея пера выливались страницы и листы съ удивительною быстротою.

Теософическіе наши уроки оккультизма не представляли для меня особаго интереса — она не то что не хотла, а просто не могла сказать мн что-либо новое. Въ состояніе пророческаго экстаза она не приходила, и я уносилъ нетронутой мою записную книгу, въ которую намревался записывать ея интересныя мысли, афоризмы и сентенціи. Я ждалъ общанныхъ «феноменовъ», и это ее видимо мучило. Она стала приставать ко мн, чтобы я печатно заявилъ о факт явленія мн «хозяина» въ Эльберфельд и подтвердилъ этимъ дйствительность существованія махатмъ.

На это я отвчалъ ей, что, при всемъ моемъ желаніи сдлать ей угодное, никакъ не могу исполнить ея просьбы, ибо боле, чмъ когда-либо, убжденъ въ томъ, что никакой «хозяинъ» мн не являлся, а былъ у меня только яркій сонъ, вызванный съ одной стороны нервной усталостью, а съ другой тмъ, что она заставила меня почти цлый вечеръ глядть на ослпительно освщенный портретъ.

Это доводило ее до отчаянія. Я уже дня два чувствовалъ, глядя на нее, что вотъ-вотъ произойдетъ какой-нибудь феноменъ. Такъ и случилось.

Прихожу утромъ. За громаднымъ письменнымъ столомъ сидитъ Елена Петровна въ своемъ кресл, необыкновенномъ по размрамъ и присланномъ ей въ подарокъ Гебгардомъ изъ Эльберфельда. У противоположнаго конца стола стоитъ крохотный Баваджи съ растеряннымъ взглядомъ потускнвшихъ глазъ. На меня онъ ршительно не въ состояніи взглянуть — и это, конечно, отъ меня не ускользаетъ. Передъ Баваджи на стол разбросано нсколько листовъ чистой бумаги. Этого прежде никогда не бывало — и я становлюсь внимательне. У Баваджи въ рук большой толстый карандашъ. Я начинаю кое-что соображать.

— Ну, посмотрите на этого несчастнаго! — сразу обращается ко мн Елена Петровна, — вдь на немъ лица нтъ… Онъ доводитъ меня до послдняго! Воображаетъ, что здсь, въ Европ, можно вести такой же режимъ, какъ въ Индіи. Онъ тамъ кром молока и меду ничего не лъ — и тутъ то-же длаетъ. Я говорю, что если онъ такъ будетъ продолжать, то умретъ, а онъ и слушать не хочетъ. И то ужь сегодня ночью былъ припадокъ…