Современная жрица Изиды

— Да напишите же вы, ради всего святого, Майерсу, — упрашивала она меня, — что вдь это съ ихъ стороны идіотство! ужь если я мошенница, такъ и Олкоттъ мошенникъ! ну, глупъ онъ, ну доврчивъ, да вдь не до такой же степени. Вдь это было бы совсмъ неестественно! И зачмъ это имъ надо его выгораживать?

Эта «несправедливость» возмущала и бсила ее до послдней степени.

Но она забыла и объ Олкотт, когда я, въ разговор замтилъ, что скоро мы съ нею должны разъхаться въ разныя стороны.

— Куда жъ это вы?

— Хочу провести начало осени въ Люцерн, а къ первому октября долженъ быть въ Петербург.

Она стала буквально умолять меня хать съ нею въ Вюрцбургъ и, хорошо понимая, что августъ и сентябрь въ душномъ нмецкомъ город не особенно для меня привлекательны, обратилась къ соблазну.

— Поживите въ Вюрцбург два мсяца, клянусь вамъ — не раскаетесь. То, чего напрасно добивался Гартманъ, — получите вы. Я ежедневно буду давать вамъ уроки оккультизма — «хозяинъ» разршилъ мн. Я ничего отъ васъ не скрою. И феноменовъ будетъ сколько угодно.

— Елена Петровна, не шутите, вдь вы знаете мое теперешнее отношеніе и къ «хозяину», и къ феноменамъ.

— Я знаю, что вы «ома неврный»: но доведу васъ до того, что вы поневол должны будете поврить. Даю вамъ честное слово, что открою вамъ все, все, что только возможно!

Но я ужь и безъ этого «честнаго слова» зналъ, что мн предстоитъ дышать пылью Вюрцбурга. Никакихъ «уроковъ оккультизма» она, конечно, давать мн не будетъ, ибо такихъ «уроковъ» и давать нельзя; но пока я ей нуженъ, пока она одинока и покинута самыми даже преданными ей друзьями, — она изо всхъ силъ станетъ морочить меня «феноменами» — и вотъ тутъ-то я и узнаю все, что мн надо. Я разгляжу со всхъ сторонъ это феноменальнйшее существо, подобнаго которому, разумется, никогда ужь не придется встртить.

Я написалъ Майерсу, что, не зная Годжсона и его разслдованія, а также и того, насколько точно и безпристрастно это разслдованіе, я предпринимаю мое собственное, проживу боле или мене долгое время въ Вюрцбург, куда переселяется Блаватская — и узнаю все. О результатахъ моего разслдованія извщу своевременно.

Письмо это я, при m-me де-Морсье, показалъ Блаватской, и она не только не смутилась, но крайне обрадовалась. Она очевидно разсчитывала или на свою ловкость, или на мою «дружбу». А дружба, на ея жаргон, была синонимомъ укрывательства.

Успокоясь на мой счетъ и отложивъ «уроки оккультизма» до Вюрцбурга, она принялась за m-me де-Морсье. Въ дл «теософическаго общества» былъ нкій довольно щекотливый вопросъ. По ученію какъ древнихъ, такъ и новйшихъ «магистовъ» — великая Изида снимаетъ свой покровъ лишь передъ двственно чистымъ существомъ, незнакомымъ со страстями и похотями человческими. Чтобы стать истиннымъ адептомъ, узнать высшія тайны природы и получить способность управлять природными силами (проще — производить разные феномены), необходимо всю жизнь, съ колыбели и до могилы, оставаться строгимъ аскетомъ.

«Поэтому, вотъ, и Могини можетъ со временемъ стать такимъ же великимъ адептомъ, какъ Моріа или Кутъ-Хуми, — поясняла Блаватская, — онъ двственникъ и никогда не глядитъ на женщинъ, онъ аскетъ».

Вмст съ этимъ парижскіе теософы «знали», между прочимъ и со словъ Олкотта и того же Могини, что «madame» прошла уже весьма высокія «посвященія», что она находится на одной изъ высшихъ ступеней таинственной лстницы, что она безъ церемоніи разоблачаетъ Изиду и производитъ удивительные феномены. Аскетъ Могини, по ея знаку, подползаетъ къ ней, какъ пресмыкающееся, и цлуетъ край ея одежды.

Какимъ же образомъ все это согласовалось съ тмъ, также несомнннымъ фактомъ, что «m-me» — madame, а не «mademoiselle», что она — «veuve Blavatsky»?

Вопросъ назрлъ, съ нимъ уже не разъ «подъзжали» къ «madame» и, особенно въ такое опасное время, на него надо было ршительно отвтить. M-me де-Морсье, это золотое горячее сердце, этотъ пламенный ораторъ, эта страстная защитница женскихъ правъ и женской чести — оказывалась, конечно, самымъ лучшимъ и чистымъ листомъ бумаги для начертанія такого отвта. Но раньше надо было сдлать «пробу пера», посмотрть — красиво ли выходитъ — и Елена Петровна устремила на меня свой «загадочный» взглядъ.