Современные польские повести

Карл, сын булочника из Сопота, тогда Цоппота, Zoppot, Bäckerei на Blumenstraße, 7[34], обожал немецкую поэзию и хотел, чтобы все благоговели перед ней. У него было одухотворенное, тонкое лицо, профилем устремленное куда-то к затуманенным поэзией немецким горизонтам. Однажды я шел мимо булочной, а он стоял подле нее, опершись о дверь. Мне нравилось там ходить: меня манил ни с чем не сравнимый запах хлеба и всякого рода сдобы, запах, равного которому не встретишь. Был дивный вечер. Розовый свет разливался над крышами, синеватый дым поднимался из труб прямо в сумеречно темнеющее небо, все еще сохраняющее золотистый отблеск. Стояла тишина, верещали птицы. Карл, ткнув пальцем в мою сторону, сказал:

— Du![35]

Я остановился. Он поманил меня пальцем.

— Komm![36]

Я заколебался. Он нетерпеливо повторил «komm» и несколько раз поманил меня пальцем. Я подошел. Со стороны пирса долетел протяжный вой сирены. Из далекого окна в вечернюю тишину неслось женское пение, воцарился тот изумительный покой, который есть результат гармонии между природой и человеком. Карл пригляделся ко мне, а потом ухватил за ворот, приподнял.

— Du, polnische Schwein[37], — произнес он, дав мне сильного пинка.

Пролетев несколько шагов, я шлепнулся, врезавшись при этом головой в уличную колонку. Карл подошел, встал надо мною и, погрозив мне этим своим пальцем, произнес:

— Ты! Ты польская свинья. Ты обязан учиться немецкой поэзии. Коль скоро ты торчишь здесь и жрешь немецкий хлеб из булочной моего отца, научись по крайней мере любить немецкую поэзию, на свете нет ничего прекраснее немецкой поэзии, разве что немецкая музыка. Ты должен явиться сюда завтра в это же время, и мы приступим к занятиям.

Он ткнул мне под нос свою руку.

— А теперь благодари за то, что я готов эту польскую свинячью башку облагородить красотами немецкой поэзии. Целуй и raus![38]

Чмокнув его в руку, я тут же удрал. Разумеется, назавтра я никуда не явился и обходил стороной булочную на Блюменштрассе, семь. Как-то рано утром, когда я шел аллеей вдоль моря возле нашего пансиона, из кустов ко мне простерлась длинная, худая рука.

— Сначала я намылю тебе рожу за то, что ты не явился, как было велено, постигать красоты немецкой поэзии. Потом мы начнем вколачивать ее в твою тупую башку.

Намылив мне морду не так чтобы сильно, но вполне чувствительно, он раскрыл маленькую в кожаном переплете книжечку и велел мне читать:

Ich weiß nicht, was soll es bedeuten…

После этого он заставил меня все повторить наизусть, а когда я ошибался или плохо произносил слова, он отвешивал мне затрещину, приговаривая: «Я должен вбить это в твою тупую свинячью башку». Занятия продолжались ежедневно в один и тот же час, на том же самом месте. Я понимал, что уклоняться глупо, он не отвяжется от меня со своей «Лорелеей». У меня трещала голова, но я декламировал все более свободно. Однажды Карл не вынырнул из кустов, а встал возле них с коробкой пирожных из отцовской булочной. «Fertig»[39], — произнес он, протянул мне пирожные и исчез. Больше я его не видел. В коробке оказалось восемь пирожных. Я забрался в кусты и, повторяя «Лорелею», умял их все до единого. После этого я заболел, и родители недоумевали, что со мной могло приключиться. Но «Лорелея» засела у меня в голове, и я по сей день помню ее. Быть может, грубое, насильственное вбивание какой-то культуры не настолько уж бессмысленное дело?

Вокзальное радио объявило:

— Поезд во Франкфурт-на-Майне отправляется от шестой платформы, со второго пути. Просим пассажиров занять свои места, двери закрыть!

Они уже в купе, актриса XZ рыдает в углу, никто с ней не разговаривает. Воздух пронзает резкая сирена «скорой помощи», спешащей к вокзалу, уж не за получившим ли травму бургомистром? Я все же надеюсь, что это бургомистр, а не его заместитель. А может, бургомистр — это Карл из булочной на Блюменштрассе, семь, в Цоппоте? Как говорит Ремарк: стечения обстоятельств свойственны не только хорошей литературе, ими богата и жизнь. Это было бы просто поразительно. Той самой Лорелеей, которую он когда-то вколачивал в мою голову, он сам получает по башке от польской исполнительницы роли связных. Подобно тому как у других при таком ударе сыплются искры из глаз, так у него перед глазами мелькают различные кадры из фестиваля польских фильмов. Круг замыкается, Лорелея выполняет свою историческую роль на протяжении полувека. Увы! Я понимаю, что этот бургомистр никак не может быть Карлом из булочной в Цоппоте, Блюменштрассе, семь. Он ведь низенький, толстый, близкий к крестьянско-лесничьему типу feldgrau, а вовсе не к типу продолговато-интеллектуальному, с торчащим кадыком, наделенному исключительно профилем. Нет, у этого явно преобладает фас. Какая досада! Но и так все сложилось как нельзя лучше, не надо требовать слишком многого!