Современный сонник

Мы держались за руки, отделенные друг от друга быстро бегущей водой, уносящей с собой отражение черных берегов. Со стороны можно было подумать, будто мы что-то обронили в мелкой реке и теперь ищем пропавшую вещь.

Я потянул ее за руку.

— Нет! Нет! — испуганно крикнула она.

— Чего вы боитесь? Ведь еще минута — и вас унесет вода.

Она внимательно посмотрела на меня и пошла вперед, к противоположному берегу. Я отпустил ее руку. Своими силами, борясь с течением, она добралась до первых прибрежных деревьев.

— Вероятно, я смогла бы переплыть реку и в глубоком месте? Верно я говорю? — сказала она уже своим обычным тоном.

— Верно.

— Вы на меня сердитесь?

— Если иной раз сержусь, так только на себя.

Она пошла в сторону дубравы чуть вразвалку, своей характерной, ритмичной походкой. Я следовал за нею, обходя большие колючие шишки. Мы стали подниматься по мягкому отлогому склону, на котором росли молодые дубки. Она подошла к дереву и всем телом прильнула к потрескавшемуся стволу.

— Я здесь никогда не была.

— И я тоже.

— Видна вся долина и наш дом.

— Его можно узнать по рябине.

— Правда? Вы тоже это заметили?

Я пошарил в кармане, ища сигарету.

— Видишь, как получается, дурачок? — тихо спросил я сам себя.

— Вы что-то сказали?

— Ничего особенного. Я иногда разговариваю сам с собой.

Она стала что-то рассказывать: не то о детстве, не то о школе, меня это совершенно не занимало. Без всякой симпатии я смотрел на ее лицо, пожалуй не слишком красивое, какое-то асимметричное, как бы составленное из двух половинок, внезапно ставшее мне чужим, лишенное той прелести, которая прежде запала мне в память, а теперь вдруг начисто стерлась, и я скучал, откровенно скучал, мечтая, чтобы она ушла, чтобы вернулась на тот берег.

Она перестала говорить и некоторое время всматривалась в мое лицо тем взглядом, который уже столько раз меня обманывал. Потом пошла в глубь леса.

— Ну и ладно, — сказал я себе. — Даже хорошо, что так получилось.

Она не обернулась, не спросила, что я говорю. И шла все медленнее и медленнее. Когда я поравнялся с ней, она сказала, не глядя на меня:

— Отдайте одеяло.

Я даже кашлянул от удивления. Она бросила на меня сердитый взгляд.

— Слышите, отдайте одеяло.

Я безропотно протянул ей узел.

— Дальше я с вами не пойду, — прошептала она и бегом пустилась вниз, к реке.

Бежала она во всю мочь, а ветер раздувал ее юбку и блузку, выбившуюся из-под пояса. Потом она исчезла в расщелине реки, и я долго ее не видел. Когда я уже пустился в дальнейший путь, она показалась на том берегу — снова шла своей обычной походкой, откинув к плечу голову.

Мне хотелось, чтобы она обернулась. Желание мое было лишено всякого смысла, я долго ждал, но так и не дождался.

За дубравой начинался редкий сосновый лес, поросший высокой бледно-желтой травой. Там попадались связки ржавой колючей проволоки и осевшие стрелковые рвы, густо усеянные кустиками земляники, многие из которых теперь цвели во второй раз. Лес незаметно спустился к низине, и здесь появились первые ели, могучие, ветвистые, черные.

Вскоре я очутился в мрачной еловой чаще. Пробиваясь между высокими засохшими папоротниками, одолевая их заросли, я упорно шел в глубь незнакомого леса.

Здесь было темно. Деревья беспокойно шумели, а там, в нашей долине, мы уже с месяц не слышали шума ветра. У меня пересохло в глотке, и все труднее было вытаскивать ноги из зелени, мешавшей двигаться вперед.

Я сел на старый пень. Красные муравьи торопливо волокли белые личинки и прятали их под посеревшей от дождя берцовой костью. Где-то с монотонным остервенением стучал дятел. Передо мной торчало мертвое дерево с вытянутыми к небу обугленными обломками ветвей, дерево, когда-то убитое артиллерийским снарядом.

Я поднялся и пошел дальше. Я должен был идти. Для того я и встал сегодня, для того побрился, для того лизал руку, смоченную в Соле. Чтобы не видеть больше страшные сны, чтобы воспоминания не душили меня и не заставляли учащенно биться мое сердце, чтобы сбросить с себя груз, накапливавшийся годами.

Так я шагал очень долго. Я потерял счет времени и не знал, то ли я иду прямо, то ли кружу все на одном и том же месте. Я не видел неба, заслоненного могучими ветвями елей. Мрак, сырой мрак сгущался вокруг меня, и в этом мраке затаился какой-то нелепый страх, страх перед одиночеством или страх перед неволей.

Я вполне ясно сознавал, что должен обойти лес вдоль и поперек и узнать его тайну и, если ничего не узнаю, продлю назначенный себе срок на какое-то время.

Между деревьями проскользнула чья-то тень. Я остановился, едва дыша.

— Наверное, зверь. Серна или олень. Эти леса славятся оленями, — сказал я себе почти беззвучно.

Я снова пробирался бесконечными зарослями папоротника, который никогда не цветет. Сухие стебли со стеклянным треском цеплялись за мою одежду, а я упрямо одолевал недружелюбную чащобу и, нагнувшись до земли, почти на ощупь брел вперед.

Наконец я выбрался на узкую поляну и упал на жесткий мох. Я жарко дышал, уткнувшись в землю, и у меня долго не было сил поднять голову. Потом я перевернулся навзничь.