Совы в Афинах

Конечно, нельзя сказать, что у этих истинных эллинов не было множества собственных фракционных разборок, как между городами, так и внутри них. Соклей вздохнул и пригубил вино; поднятие кубка дало ему повод не петь. Фракционные драки были проклятием Эллады. Все мужчины, все группы, все полисы были настолько ревнивы к своим правам и привилегиям, что отказывались признавать чьи-либо еще. Он задавался вопросом, каков был ответ, и был ли он вообще. Если так, то эллины никогда этого не находили.

В комнату, покачиваясь, вошли еще четыре девушки-флейтистки. На них были короткие хитоны - хитоны, которые были бы коротки даже на мужчинах, - из тонкого шелка Коан. Шелк был достаточно тонким, чтобы Соклей увидел, что они опалили волосы у себя между ног. Алкет забыл свою македонскую боевую песню. Соклей думал, что его глаза вылезут из орбит.

Девушки-флейтистки остались на открытом пространстве посреди комнаты, где ни один из участников симпозиума не мог схватить их, не спрыгнув со своего дивана. Мгновение спустя шум от македонцев удвоился, потому что за музыкантами последовала труппа танцующих девушек, причем на танцовщицах вообще ничего не было. Их промасленная кожа блестела в свете ламп и факелов.

“Теперь мы кое-чего достигли!” Алкетас радостно воскликнул. Он повернулся к Соклеосу. “Наконец-то дела понемногу налаживаются, а?”

“Да”, - вежливо сказал Соклей. Да, если тебе нравится напиваться в стельку и трепать рабынь, добавил он про себя. По всем признакам, македонцам ничего лучше не нравилось. Одна из танцовщиц сделала серию сальто. Офицер подпрыгнул и поймал ее в воздухе - не менее впечатляющая демонстрация силы, которую Соклей когда-либо видел. Как будто они отрепетировали это, она обхватила ногами его живот. Под радостные крики своих товарищей он отнес ее обратно на свое ложе. Оттуда они продолжили.

Пара других македонцев также прихватили девушек для себя. Танцы были очень хороши, как они, кажется, говорили, но другие вещи были веселее. Это лишило мужчин, которые могли бы довольствоваться тем, что некоторое время наблюдали за танцовщицами, некоторого удовольствия, но македонцы не были бы теми, кем они были, если бы тратили много времени на беспокойство о чувствах других людей.

Двое мужчин, затеявших состязание в пощечинах, не обращали внимания ни на флейтисток, ни на голых танцовщиц, ни на что другое. Хлоп!… Хлоп! Соклей задавался вопросом, как долго они пробудут там. Пока кто-нибудь не сдастся? В таком случае, они могут пробыть здесь очень, очень долго. Хлоп!… Хлоп! Если у них и были какие-то мозги, когда они начинали, их не будет к тому времени, когда они закончат.

“Иди сюда, милая!” Алкетас поманил к себе одну из танцовщиц. Она пришла, вероятно, не в последнюю очередь потому, что на мясистой волосатой руке, которой он поманил ее, был тяжелый золотой браслет. Он поерзал на диване, так что его ступни спустились на пол, и раздвинул ноги в стороны. “Почему ты не делаешь мне приятно?”

“Вот для чего я здесь, мой господин”, - сказала она и упала на колени. Ее голова качнулась вверх и вниз. Соклей гадал, о чем она думает. Неужели она родилась рабыней и не знала другой жизни?

Или какое-то несчастье навлекло на нее такую судьбу? Она говорила по-гречески, как эллин.

Алкетас положил руку ей на голову, задавая ритм. Ее темные волосы рассыпались между его пальцев. Он хмыкнул. Она отстранилась, сглатывая и слегка задыхаясь. “Это было прекрасно”, - сказал македонец. “Вот”. Он дал ей толстый, тяжелый тетрадрахм, огромную плату за то, что она сделала.

“Благодарю тебя, благороднейший”, - сказала она. Очевидно, ей негде было хранить монету, но, тем не менее, она исчезла.

Алкетас указал на Соклея. “Позаботься и здесь о моем друге”.

“Да, сэр”. Она опустила голову, что, вероятно, означало, что она была эллином. Посмотрев на Соклея, она спросила: “Чего бы ты хотел?”

“То, что ты сделал для него”, - ответил Соклей с тупым смущением. Ему не нравилось выступать на публике, но он также не хотел выводить девушку на улицу в темноту и заставлять Алкетаса смеяться над ним. В конце концов, он пытался продать мужчине еще вина.

“Подвиньтесь немного, сэр, если вам угодно”, - сказала девушка. Соклей подчинился. Она опустилась перед ним на колени и начала. Некоторое время смущение не позволяло ему подняться. Это тоже заставило бы Алкета посмеяться над ним; македонянам нравилось глумиться над изнеженными эллинами. Но затем удовольствие, которое приносили ее губы, заставило его забыть смущение и все остальное, кроме того, что она делала. Как и тетрархос, он прижал ее голову к себе и застонал, когда она довела его до пика.

После этого он подарил ей дидрахм: компромисс между обычной ценой таких вещей и его желанием не казаться слишком скупым после экстравагантной щедрости македонца. И снова она заставила монету исчезнуть, хотя была обнажена.