Совы в Афинах

“Что ж...” Сказал Соклей и больше ничего не сказал. Он даже не мог сказать Алкетасу, что никогда не видел ничего подобного, потому что это была не первая македонская пирушка в приморской крепости оккупантов, на которой ему пришлось присутствовать.

Алкетас посмотрел на свою чашку. “Но, моя дорогая, ты не пьешь!” воскликнул он. Он позвал раба. То, как бедный раб услышал что-либо сквозь шум, заполнивший комнату, озадачило Соклея, но он услышал. Алкетас указал на огромную чашу для смешивания в центре пола. Зачем македонянам понадобилась миска для смешивания, также было за пределами понимания Соклея, поскольку они не смешивали вино с водой. Раб набрал ковш и наполнил чашу родосца, затем принес ее обратно ему.

Даже от аромата чистого вина, казалось, кружилась голова. И под пристальным взглядом Алкетаса ему пришлось сделать большой глоток из кубка. Чистое вино (не то, что он продавал тетрархосу) было достаточно густым, чтобы его можно было жевать, и сладким, как мед. Он почувствовал, как оно заурчало, когда попало ему в желудок. Он не хотел слишком напиваться, но рядом с македонцами часто казалось, что выбора нет.

Через два ложа офицер, ровесник Соклеоса и Алкетаса, уже напился до потери сознания. Он растянулся на спине, его рука, как у трупа, свисала до пола. Забытая чашка стояла у него на животе. Парень, который делил с ним ложе, схватился за нее, но промахнулся - он только опрокинул ее. Туника пьяного в стельку мужчины была винно-красной, как кровь, словно он был смертельно ранен. Он так и не пошевелился. Утром он почувствует себя раненым, подумал Соклей.

В углу играла испуганная девочка-флейтистка. Казалось, она надеялась, что ее никто не заметил. Учитывая некоторые вещи, которые могли бы произойти, если бы македонцы это сделали, Соклей не мог винить ее. Покрытый шрамами ветеран, который, несомненно, маршировал вместе с Александром, с кожей, загоревшей почти до черноты за годы пребывания на солнце, барабанил голыми ладонями по столу у своего дивана. Его учащенный ритм не имел ничего общего с песней о любви, которую играла девушка-флейтистка.

Еще один ударный ритм донесся с нескольких диванов за ветераном. Двое молодых македонцев сидели лицом к лицу, по очереди хлопая друг друга. Хлоп! Голова одного из них дергалась в сторону, когда его ударяли. Затем он давал пощечину другому парню. Удар! Время от времени они ненадолго останавливались и, громко смеясь, выпивали еще вина. Затем начинали снова. Хлоп!… Хлоп!

“Вы, македонцы, часто играете в эту игру?” Соклей спросил Алкетаса.

“Что?” Спросил офицер. Соклей указал на двух мужчин, ответивших пощечиной на пощечину. Алкетас некоторое время разглядывал их, затем сказал: “Нет, я никогда такого раньше не видел”. Он понаблюдал еще немного. “Выглядит забавно, а? Хочешь попробовать?”

“Нет, клянусь собакой!” Воскликнул Соклей. Он был готов на многое, чтобы продавать вино. Однако, когда ему снова и снова пудрили мозги, это зашло слишком далеко.

“Как вам будет угодно”, - сказал Алкетас, пожимая широкими плечами. “Я просто пытался оживить обстановку. Пока довольно скучная симптоматика, не так ли?”

“Это не то слово, которое я бы использовал, благороднейший”, - ответил Соклей. Пока по его венам разливалось чистое вино, он никак не мог решить, какое слово использовать, но "скучный " определенно не подходило. Солдат задрал тунику другой девушки-флейтистки и повалил ее на диван. Он встал позади нее, сильно толкаясь. Подобные вещи могли происходить на многих симпозиумах. Соклей не был шокирован, хотя он никогда раньше не слышал, чтобы человек выкрикивал боевой клич в тот момент, когда он истощал себя.

Четверо македонцев начали петь хриплую песню на своем диалекте. Один за другим большинство других мужчин в комнате присоединились к ним. Смуглый ветеран прекратил играть на барабанах. Двое мужчин, которые били друг друга, не останавливались, но они пели между ударами. Шум был неописуемый - и, для Соклея, непостижимый.

Алкетас начал выть во всю мощь своих легких. Он остановился только один раз, чтобы снова толкнуть Соклея локтем и крикнуть: “Пой!”

“Как я могу?” - ответил родосец. “Я не знаю слов. Я даже не понимаю их”.

“Пойте!” Снова сказал Алкетас и снова отдался песне. Казалось, это будет продолжаться вечно. Из обрывков, которые Соклей подобрал тут и там, он понял, что это была боевая песня времен гражданской войны в Македонии несколькими поколениями ранее. Ирония ситуации вызвала у него желание рассмеяться, но он этого не сделал. Гражданская война, которую вели македонцы в настоящее время, охватила большую часть цивилизованного мира. То, о чем они пели, было какой-то племенной дракой, которая, скорее всего, не осталась незамеченной истинными эллинами на юге.