Сожжение

Как-то раз после урока, когда у меня от солнца кружилась голова, Физрук сказал подойти к нему. Интересно, что не так? – подумала я. – Подол истрепался, шнурки грязные?

Он сказал сердитым тоном, но так, словно не хотел меня смутить:

– Ты нормально ешь?

Я попыталась улыбнуться, как будто вопрос был глупый.

– Очень жарко, сэр. Поэтому у меня слабость.

Он посмотрел на меня долгим взглядом, и я решила, что буду наказана. Когда учителя меня вызывали, обычно этим и кончалось.

Но Физрук отвел меня в учительскую и дал мне коробку для ланча, достав ее из своей сумки. Там лежало несколько кусков рути, свернутых треугольниками, и овощи.

– Сядь и съешь, – сказал он мне.

Я так и сделала. Все мои внутренности бунтовали, требуя еды, и вопили так, что заглушали смущение. Мать всегда нам готовила, но в этом месяце отцу потребовался укол, который стоил всех денег на продукты. На завтрак мне досталось лишь немного соленого риса.

После того случая Физрук за мной присматривал. Подсовывал мне хлеб с джемом или банан. Я, в свою очередь, занималась у него на уроках с энтузиазмом. Бегала на месте – «Колени выше! Выше!» – и энергично прыгала с баскетбольным мячом. Упражнялась с новыми обручами. Бегала, разрезая локтями воздух и работая бедрами, как насосом. Думала о тех случаях, когда оставалась дома присмотреть за отцом, а вот сейчас все мои конечности блестят от пота.

Физрук, сверкая лысиной, окруженной венчиком приглаженных волос, стоял на жаре урок за уроком, держа возле губ свисток. Он мне улыбался и говорил: «Молодец!»

Однажды спросил, интересно ли мне поехать в крикетный лагерь.

Иногда я думала, не потому ли он уделяет мне внимание, что тоже чувствует себя здесь чужим. Он – отец, а остальные учителя – матери. Когда на утренней линейке директриса говорила духоподъемную речь, а микрофон начинал верещать, дамы оглядывались, ища Физрука взглядами. Такое вот было у него место в школе – чуть в стороне от всех прочих.

* * *

Потом произошли два события.

Первое – я побывала на дне рождения одноклассницы. Мать Прийи привезла нас домой на автобусе и заплатила за мой проезд. Я стояла на неровных деревянных планках, на этот раз в туфлях, высоко подняв руку к поручню – металлической трубе под потолком. Какая-то дама ела шоколадные вафли, у нее на коленях стояла полная сумка этих вафель. Я на них смотрела, а остальные внимания не обращали.

А у Прийи в комнате был письменный стол для работы, и лампа отдельная для этого стола, которую можно загнуть вниз, чтобы светила на книгу, а не в глаза. Я никогда такой лампы не видела. Мне и сейчас ее ужасно хочется.

В кухне Прийя крошила печенье в шоколадный соус – готовила сладкое блюдо, а мать ей за это выговаривала: она нам аппетит испортит перед ужином. Но я это сладкое ела ложками, а потом съела все, что дали за ужином. Никогда не видела таких угощений. Лучи [34], дал, курица, еще и китайская лапша с тележки на автобусной остановке – на случай если домашняя еда нам не понравится. Когда я уезжала, мать Прийи дала мне с собой ланч-бокс, полный еды, – для отца и матери.

Прийя – миллионерша? Нет, всего лишь средний класс.

И это меня наполняло гордостью. Смотри, мама, вот я со своими подругами из среднего класса. Так я думала. И когда-нибудь я тоже буду в среднем классе.

* * *

Второе событие случилось как-то ночью, когда меня разбудили крики матери. Было темно, я вскочила в панике.

– Смотри, как они меня, эти дикари! – кричала мать, выставив голое предплечье.

Кем бы они ни были, они ее здорово исцарапали.

Я вылезла из кровати, задерживая дыхание, осторожно взяла мать за руку, будто мое прикосновение могло умерить боль. Вокруг стоял небольшой круг потенциальных покупателей, лишившихся завтрака, взволнованных тем, что сейчас случилось.

На ночном рынке двое или трое мужчин толкнули мою мать, выхватили у нее деньги на продукты и крикнули, чтобы она убиралась в свой Бангладеш.

Позже, когда публика рассосалась, мама вошла в дом и села, опустив голову на руки. Через несколько долгих минут она подняла голову и сказала:

– Они меня трогали тут, тут они меня трогали. Девочка моя золотая, не заставляй меня рассказывать.

Тут я увидела свою мать как женщину, почувствовала ее унижение. И там, где раньше я ощущала стыд, на этот раз возникла добела раскаленная злость. Она поднялась к челюстям, мне пришлось стиснуть зубы, чтобы сохранить спокойствие.

Почему наша жизнь такая? Что это вообще за жизнь, когда моей матери приходится покупать среди ночи дешевые овощи, а ее за это грабят и унижают? Что это за жизнь такая, если на болезнь моего отца врач не обращает внимания, пока не станет слишком поздно?

И я приняла решение. А хорошее это было решение или плохое, я уже и не знаю.

· Интерлюдия ·

БРИДЖЕШ, НАЧИНАЮЩИЙ АКТЕР, ПОСЕЩАЕТ НОВЫЙ МОЛЛ

Там, где раньше была фабрика швейных машин, открылся новый молл. У меня челюсть отвисла, когда я его увидел. Он был как аэропорт, весь такой четкий, острый. Стекло тут, стекло там. Всюду огни, как на празднике.