Сожжение

– Дай-ка мне три хороших!

Он поднимает глаза – и хватается за сердце, увидев, кто его новый покупатель.

– Да-да, это я! – говорю я. – Сейчас я в кино снимаюсь, и мне надо держать форму. Буду теперь фрукты есть!

Дома я съедаю мытую гуаву и открываю конверт, полученный от Сонали Хан. Там большая глянцевая фотография с сегодняшней съемки.

Нахожу клейкую ленту, отдираю зубами. И рядом с постерами Шакрух Хана и Приянки Чопры вешаю эту фотографию. Я, Лавли, с прической и в гриме, произношу реплику на камеру в фильме Сонали Хан.

Страна еще не знает эту новую суперзвезду. Но я – я ее знаю.

· Физрук ·

Утро начинается с красного солнца: свет пробивается сквозь шторы и проникает в глаза, и это такое же утро, как любое другое, только совсем особенное. Это первый день Физрука в должности секретаря правительства по образованию.

Физрук остается дома, сколько может выдержать, но потом мчится в свой новый офис. Город давно проснулся. Дорогу перебегают стайки школьниц, некоторые держатся за руки. Отглаженные плиссированные юбки, громкий смех напоминают Физруку, кем он недавно был. Какой-то мальчик отмывает пеплом посуду в канаве перед уличной будкой, где продают лапшу. Неспешно бежит мимо бродячая собака, но человек в автомобиле для нее недоступен.

Перед металлодетектором у ворот дома правительства стоят часовые в тюрбанах и отдают честь Физруку. Физрук гадает, то ли они уже знают, кто он, то ли так приветствуют каждого, кто приезжает на белом правительственном «Амбассадоре». Один из охранников провожает его к лифту, предназначенному только для ВИП-персон. Поднимаясь в кабине, чувствуя, как стучит сердце, Физрук изучает свое отражение в блестящих металлических дверях. Он в этом здании может пользоваться всем, что предназначено для ВИП-сотрудников. Лоббисты, промышленники, кинозвезды – здесь бывают они все.

По коридору седьмого этажа Физрук проходит мимо уборщицы – она сидит на корточках и возит тряпкой по полу. Даже глаз не поднимает.

Новеньким блестящим ключом Физрук открывает дверь своего нового кабинета. Внутри – крошечная комнатка без окон. Физрук закрывает за собой дверь и садится в кресло с высокой кожаной спинкой. Кресло послушно наклоняется под его весом. Оно еще и катается – на незакрепленных колесиках. Физрук сидит в кресле несколько минут, постукивает пальцами по полированному дереву стола. Помимо стационарного компьютера и – что непонятно! – пакета карандашей, на столе ничего нет. Физруку нравится новизна обстановки.

* * *

Он знает, что должен сделать. Надо просмотреть прошение Дживан о помиловании и добавить к нему свою, как члена нового правительства, рекомендацию: отклонить. Эта преступница милости не заслуживает. Приговор суда – смертная казнь – должен быть приведен в исполнение быстро и с минимальными затратами для налогоплательщиков.

Есть только одна сложность: прошение сейчас у ее адвоката.

Физрук берет трубку и набирает номер.

* * *

– Да, сэр! – говорит Гобинд, привстав в постели. Голос у него спросонья хрипловат. На том конце провода – Физрук, который звонит в столь невообразимо ранний час. Спрашивает о здоровье жены Гобинда, о его родителях, о том, смотрел ли он последний крикетный матч по телевизору.

– Крикет, сэр? – стонет в ответ Гобинд. – Да что вы говорите такое, я тут на диван ни на минуту не могу присесть. У меня это дело все отнимает, все! Вы же в курсе, какой приговор вынесли моей клиентке!

И тут Физрук начинает работать.

– Бимала Пал мне говорила, – голос журчит как ручеек, – знаете, что она мне говорила? Она сказала так: «Этот Гобинд – большой трудяга». Она это понимает, и я понимаю. Вашу работу видим мы все. Я в основном и звоню это сказать. Вы – служитель закона, и вы защищаете эту девушку, естественно. Это же, в конце концов, ваша работа.

– Так любезно с вашей стороны, – говорит Гобинд, – позвонить, чтобы это сказать.

– Но все мы знаем, я думаю, – продолжает Физрук, – что произошло.

Гобинд молчит. Потом спрашивает:

– Мы действительно знаем, сэр?

Физрук смеется. Он смотрит на закрытую дверь, на вентиляторы, тихо гоняющие под потолком воздух ради его комфорта. Каким-то образом – он даже не совсем понимает, каким именно, – у него стали проявляться черты настоящего политика. Вот этот открытый, громогласный смех – у него никогда такого не было.

– Вы принципиальный человек, – говорит Физрук. – Мне это нравится.

– Послушайте, Гобинд, – продолжает он, сделав глубокий вдох, и смеха в его голосе больше не слышно. – В этом деле должна восторжествовать справедливость. Так думаете вы, так думаю я. Так думает народ. Долгий обстоятельный суд, все эти прошения – поверьте мне, я восхищен всем этим. Но суд показал, что девушка виновна. И никого, – голос его становится тише, – никого это так не печалит, как меня. Она была моей ученицей, я видел ее потенциал.

Гобинд шумно дышит в телефон. Он все так же неуклюже сидит на кровати, боясь зашуршать простынями, боясь, что шаги прозвучат слишком громко, боясь упустить хоть слово.