Созвездие Девы, или Фортуна бьет наотмашь

— Все это так. Владик действительно ухаживал за моей дочерью, он и в самом деле подлец, альфонс и… и очень любит деньги. Но я не могу без него жить! — выкрикнула она с силой, и две крупных слезы потекли по ее лицу, теряясь в складках щек. — И я не хочу знать ничего другого! Когда и как это началось — на этот вопрос нет точного ответа. Улыбки? Пожимания рук? Прикосновения, от которых так сладко замирает сердце? Все это было, было, но разве дело в них… сперва мне казалось, что этот красивый молодой человек просто старается мне понравиться — для того чтобы я не препятствовала их встречам с Ирочкой… Потом я поняла: пройдоха работает на два фронта, «обрабатывает» и дочь, и мать, чтобы снимать сливки сразу с обеих… Я решила — сделаю вид, что ничего не понимаю, что принимаю его объятия и ухаживания за чистую монету. Соберу на него… ну, компромат, что ли, а потом предъявлю Ирине. И вот началась эта игра… В которой я проиграла. Потому что теперь я не могу без него жить!

— Вы могли оставить семью ради мальчишки, альфонса?! Бросить двоих детей и мужа, с которым прожили… простите, сколько вы прожили с мужем?

— Двадцать восемь лет, — тускло сказала она.

— Двадцать восемь! А насколько этот Владик младше вас?

— На тридцать.

— Боже мой…

И тут эта женщина с усталым лицом впервые подняла на меня глаза.

— Я понимаю. Вы не думайте, что я совсем уж дурочка — я все понимаю! Конечно, любой сочтет, что это дикость с моей стороны — тридцать лет разницы, я стара — да-да, вот уже много, много дней и ночей подряд зеркало говорит мне об этом! — а он так красив, так потрясающе красив и… молод. Но в том-то все и дело, что я просто хочу жить! — Она резко вскинула хорошо уложенную голову. — Я хочу жить!!!

Никто не собирался лишать Татьяну жизни в ближайшее время, и я хотела было сказать ей об этом, но она перебила меня: резко выпрямившись в своем кресле, высоко подняв голову, так, что ее поза стала похожа на позу сфинкса, она властным жестом запретила мне что-либо говорить.

— Я хочу жить!!! — в третий раз сказала Татьяна. — Хочу, наконец, снова ощутить себя женщиной — желанной, желанной женщиной, которая нужна мужчине; чье тело истосковалось по мужским ласкам — ведь мой муж, Матвей, давно уже не мужчина! О, вы не знаете, как работа, которой человек отдается целиком, может лишить его способности ласкать и хотеть женщину. Но у Матвея хотя бы была эта работа. А у меня? А я?.. Нет, вы не поймете! Никто не может понять, каково это — когда после иссушающей пустыни женского одиночества неожиданно наступает вторая весна…

— Но дети…

— Дети? Они уже взрослые. Я им не нужна. И они прекрасно доказали мне это, когда допустили, чтобы муж выставил меня из дому — ни слова поддержки не услышала я от родных детей, никто из них за меня не заступился… Матвей назначил мне содержание. О, это большое содержание! Мой муж никогда не был скуп — он просто бездушен, у него нет души… А я… Что я видела в жизни? Холодную постель и эти вечные бдения о детях — они всю жизнь, всю жизнь доставляли мне сюрпризы! У меня не было поклонников — я всю себя посвятила семье, которая даже не была мне за это благодарна; я не сделала карьеры — что меня ждало бы в дальнейшем, если бы я не встретила Владика?! Ведь это он принес в мою жизнь Любовь, и какая разница, каким образом все это случилось и как выглядит со стороны? Он возносит меня до небес. Он говорит, что я — настоящая! Что я уже никогда не буду меняться, метаться, сравнивать его с другими, изменять, в конце концов! Что я отношусь к тем ярким личностям, на чей возраст обращаешь внимание в последнюю очередь…

— Но ведь вы знаете, кто он такой, какой образ жизни ведет — разве вы можете поверить, что бабский угодник говорит вам все это искренне?

— Впервые в жизни меня кто-то боготворит, — не слушая меня, продолжала Татьяна, опуская глаза и нервно выдергивая из подола своего халата мелкие ниточки. — Впервые за столько лет кто-то находит красоту в моих руках, губах, глазах, кто-то смотрит на меня так, словно хочет проглотить целиком — всю, всю! Я знаю — меня осудят, осудят безжалостно, будут обвинять во всем: в глупости, в нимфомании, но я не хочу думать, за что он меня любит, не хочу, не хочу, не хочу!!! Он берет у меня деньги? Да, берет. И я даю. Потому что понимаю — единственное, чем можно отблагодарить его за мою вторую весну, это обеспечить — хоть немного! — его будущее… Но он тоже благодарит меня, да! За один его взгляд, поцелуй вот сюда, в висок, за один вкус этих губ я отдала бы ему все сокровища мира!

Она сидела прямо, очень прямо, и плакала. Слезы лились по ее лицу ручьями — раньше я думала, что с нормальными людьми так не бывает, а когда показывают такое в кино, то это не больше чем кинематографический трюк. Мутные от пудры слезные потеки исчезали в складках ее лица, вновь появлялись на подбородке, собирались в крупные капли и стекали в разрез халата. Сейчас эта женщина казалась действительно очень старой.