Созвездие Девы, или Фортуна бьет наотмашь

— Был у меня один чудесный знакомый, циник и весельчак, утверждавший, что по телефону можно сделать все, кроме детей. Воспользуемся его добрым советом… Итак, что мы знаем о Владике, для того чтобы сделать запрос в Мосгорсправку?

— Ничего. Только имя и фамилию. Интересно, сколько в Москве Липатовых?

Ада пожала плечами:

— Липатовых в Москве достаточно, и даже, может быть, в этом кафе сейчас сидит кто-то с такой же фамилией, но нам не обязательно знать их всех. Нам нужен тот Владислав Липатов, который родился двадцать лет тому назад в период между 23 ноября и 21 декабря — под знаком Стрельца.

Я посмотрела на Аду без особенного восхищения. Все дело было в том, что эта женщина начинает оказывать на меня какое-то малообъяснимое влияние — я стала думать о ней гораздо больше, чем могла бы это позволить обычная логика, и это мне активно не нравилось. Тем более что ко всякого рода новым знакомствам я всегда относилась настороженно.

— Вы опять призвали на помощь ваши Зодиаки?

— Ну разумеется! Стpелец — знак холостяков и ветрогонов, он менее всех других знаков пpедpасположен к браку и любви. Мужчины этого знака и есть настоящие донжуаны. Любовь для них — это спорт, приключения и завоевания. Независимый, очень свободолюбивый знак, который предпочитает оставаться с тем паpтнеpом, у которого нет собственнических замашек и который может обеспечить ему комфортное существование. Это же полный портрет Владика, вам не кажется?

Увы, возразить на это мне было нечего.

— На этом мы, пожалуй, и расстанемся, Вера. Каждый займется своим делом. Вы отправитесь разыскивать людей, когда-либо знавших Владика Липатова, а я…

— А вы?

Она помолчала.

— Сегодня полнолуние. Это лучшее время для того, чтобы изучить натальные карты всех героев нашей истории. Именно это я и намерена предпринять…

* * *

Владислав Игоревич Липатов, родившийся 28 ноября 1987 года — так полностью звали молодого человека с неистребимой тягой к богатым любовницам, — родился и жил, я имею в виду, был прописан, на Люсиновской улице. Это меня поразило: Люсиновская улица, та самая, где до недавнего времени проживала моя подруга Люська, вместе с пока еще верным ей мужем и дочерью Лерой!

Наконец-то круг начал сужаться! В этом совпадении определенно что-то было!

Приближаясь к знакомому мне с молодости дому (во времена студенчества мне случалось забегать сюда за Люськой, пока мы обе не вышли замуж и наши дороги не разошлись), я точно знала, что у меня не будет недостатка в охотниках рассказать, что же такое представлял собой наш Владик. Дело в том, что именно на этой улице у меня сохранилось немало знакомых.

Поэтому я не буду затягивать свой рассказ подробным описанием того, как я нашла этих знакомых, как они охали, удивляясь тому, как я изменилась, как упорно усаживали меня за стол и почти насильно поили чаем с вареньем. Я была очень тронута приемом, который мне оказывали люди, не видевшие меня добрых десять-пятнадцать лет.

Но самое интересное, что, когда я называла фамилию Липатова и намекала, что хотела бы узнать о нем побольше, все как один понимающе кивали головами.

— Это из-за твоей подруги? Из-за Людмилы? — спрашивали меня сочувствующе.

— Да, наделал им парень зла… Поэтому и квартиру пришлось сменить…

Сменить квартиру! Из-за Владика Липатова! Это была новость. До сих пор считалось, что Люська и ее семья переехали в Митино потому, что якобы захотели жить в лучших условиях и в зеленой зоне…

И вот я узнала такую историю.

С самого раннего детства Владик Липатов обладал редким даром отрицательного обаяния. Он до такой степени не пытался скрыть или хоть как-то замаскировать свой стопроцентный эгоцентризм, что людей, имевших дело с Владиком, такое поведение молодого человека сначала обескураживало, затем злило, а потом, совершенно неожиданно, повергало в умиление. И ему все прощалось… Почему? Ответа на этот вопрос никто не знал.

Может быть, все дело было в совершенно искренней и потому нерушимой уверенности Владика в том, что весь этот мир, вся вот эта круглая голубая планета, с ее морями-океанами, горами-холмами и лесами-полями, создана исключительно для него. В детстве он думал, что если он, Владик, неожиданно умрет (конечно, этого не должно было случиться, ни за что не должно! — но все-таки «если»), то все кругом тотчас же должно исчезнуть: солнце, улицы, Москва, земной шар, Вселенная…

— Ничего не останется! — уверял он свою соседку по песочнице Леру, некрасивую девочку с узким болезненным лицом. Владик никогда не стал бы дружить с такой, если бы не ее замечательный наборчик с лопаточками, резными стаканчиками и формочками для песка — у него самого такого не было, что Владика немало возмущало.

— Ничего не останется, если я умру! — говорил он, ковыряясь в песочнице Лериной лопаточкой с ромашками на рукоятке. — Ни одного человека! Поняла?

— А я? — потрясенно спрашивала Лера.

— И тебя не будет.

— А мама?

— И мамы!

— А… а Муся? — указывала Лера на дворовую кошку, с независимым видом пересекавшую залитый августовским солнцем двор.