Спартак

Практически полное отсутствие часовых на гарнизонных стенах, небрежность в обороне города, который, впрочем, так легко достался моим людям, могла выйти боком. Вскоре у городских стен появятся легионы Красса, а Копии еще совсем не готовы к отражению атаки врага. Мысль об этом отняла последние силы. Но винить в чем бы то ни было Гая Ганника я не мог. Кельт не подвел, он выполнил приказ до конца. Мне предстояло превратить Копии в крепость, у стен которой Красс найдет свое последнее приста… мысль оборвалась. Я вдруг понял, что спрашиваю с Ганника, когда как мой военачальник не знает ровным счетом ничего! Из головы вылетели слова кодовой римской пословицы, а из-за каши, в которую превратились мои мысли я отчего-то решил, что Ганник в курсе всех дел! Я попытался взять себя в руки. Не затем я мчался в Копии сломя голову, чтобы сейчас терять время и вести себя как размазня! Спешка стоила смерти двоих боевых товарищей! Я валился с ног от усталости, но сказал:

— Faber est suae quisque fortunae, Гай Ганник!

[1] Здесь речь идет о конной декурии. Конница в легионе составлялась из 300 человек, которые делились на 10 взводов — турм, по 30 всадников в каждой, a турма — на три десятка, то есть декурии.

11

Я решил оставить городские ворота открытыми. До того, как я возьму Копии в ежовые рукавицы, необходимо дать шанс покинуть городскую черту всем, кто не сделал этого раньше. С горожанами встретились у амбаров, там мы ввели копийцев в курс о событиях Кротона. Копийцы имели право знать, что Красс не будет церемониться. Сдача горожан в плен после моего представления с убитыми пленными в Кротоне, будет воспринята римским полководцем как предательство. Я объяснил, что к полуночи Копии превратятся в ад на земле. Здесь не выжить ребенку, женщине или старику. Пока же у горожан оставался шанс покинуть город незамедлительно.

Большая часть мужчин высказали пожелание остаться в Копии, чтобы сражаться до конца, готовые умереть или выйти с поля боя победителями. Колоны неспособных держать оружие потянулись к городским воротам.

Вслед за копийцами состоялась встреча с легионерами. Мы с Ганником предложили покинуть наши ряды тем повстанцам, кто не готов умереть сегодня в бою. Я пообещал, что не стану расценивать уход как предательство, потому что самое больше предательство — стать обузой для защитников и братьев по мечу. Уйди сейчас и у каждого из них останется шанс построить жизнь заново, попытаться вернуться на родину или найти себе применение в Италии, пусть даже в статусе беглого раба. Я не хотел вводить в заблуждение этих людей. Если Красс выиграет эту битву, всех нас ждала мучительная позорная смерть на столбе.

Проход был открыт.

Позже мне сообщили, что наряду с сотнями горожан, Копии покинули несколько десятков бойцов легиона.

Ганник все-таки уговорил меня пройти к столу и подкрепиться. Я трапезничал и рассказывал кельту свой план.

— Faber est suae quisque fortunae, Спартак! — время от времени, как заведенный повторял военачальник. — Признаться честно такая новость может вскружить голову! Но веришь, брат, я ее ждал!

Мы сидели в небольшой каупоне[1], которых в Копии можно пересчитать на пальцах одной руки. Управлялся здесь старый толстый грек с неприятной бородавкой на лбу, один из немногих римских приспешников, кто остался цел и не оказался подвешен на гарнизонной стене. Несмотря на это, свобода принесла хозяину каупоны мало радости — легионеры Ганника с остервенением опустошили его запасы и к моему приходу у хозяина остался только один кувшин дряного вина, из которого грек приготовил неплохой мульсум[2]. Ко всему прочему грек отменно готовил пульс[3], а заслышав о моем приходе, изловчился подать горячий отвар на потрошках, сырную пасту, несколько варенных яиц и бобовые. Я был настолько голоден с дороги, что выпил чашку отвара залпом, не замечая, что обжигаю губы и горло. Ганник прежде чем отведать своего отвара, размочил в нем черный твердый хлеб из муки грубого помола. Он взял мой ломоть и также размочив его в горячем бульоне, протянул обратно мне.

— Попробуй с сырной пастой.

Я не преминул воспользоваться его советом. Хлеб, об который обычно можно было сломать зубы, сейчас показался восхитительным. Чтобы протолкнуть вставший поперек горла жирный комок, я выпил залпом мульсум, но несмотря на добавленный в вино мед, почувствовал кислинку. Ганник отказался от мульсума и пил вино вчистую, не разбавляя и даже не морщился, только лишь попросил у хозяина уксуса, чтобы после ужина у кельта не свело желудок.

Вскоре Ганник заказал у грека добавку похлебки и попросил принести еще хлеба, а также поискать в закромах маслин. Грек, обещавший подать луканскую колбасу[4], молча удалился и когда за толстяком хозяином закрылась дверь, гладиатор вернул взгляд на меня.

— Битве быть, Спартак! — выпалил он.

— Быть, — согласился я. — Но для того, чтобы выиграть битву, ты должен дослушать меня до конца.

— Слушаю! Так ты говори, не молчи только!