Спартак — фракиец из племени медов

Конюхи не давали мне ездить на черном. Называли его бешеным. Иногда не успеешь узду покрепче схватить, как махнет он туда, куда ни один конь не забирался, или вдруг остановится, и начнет так беситься, что любой седок с него свалится, как спелая груша с дерева. О черном говорили, что ночью, когда все спят, на нем вихри скачут — целый день они прячутся в лесной глуши, а в полночь выходят побеситься на резвом коне. Пасется он где-то или в стойле привязан — все равно, найдут они его и тешатся до зари. Утром смотришь — грива так закручена, что расплести ее невозможно. Потому что каждая прядка в отдельности каким-то особым узлом завязана — и не поймешь, где начало, а где конец. А кроме того, две-три прядки вместе таким же узлом скреплены. По этим узлам сразу было видно, что ночью на коне вихри бесновались, и он до сих пор в себя не пришел. Подойдешь к нему, заглянешь в глаза — и такое в них увидишь, что самого дрожь возьмет: то молния в них сверкнет, то кровью они нальются, и конь тогда начнет крутить головой, верхняя губа у него выворачивается, обнажая зубы... Потом прижмет уши и заржет — легонько так, но чувствуешь, что сейчас он кинется на тебя и укусить даже может. Или на задние ноги поднимется... И лучше не шевелись, а то так тебя ударит копытом в грудь, что не поднимешься больше, затопчет насмерть. И все же... и все же что-то заставляет тебя подходить к нему и заглядывать в его глаза, хотя и знаешь, что в любой момент он тебя убить может, и надо успеть отскочить назад, чтоб в живых остаться.

Ну так вот, отправились мы с нашим конюхом пасти коней в лунную ночь. Доскакали до луга. Забили в землю колья, привязали коней крепкой веревкой и оставили пастись. А сами спать легли. Луна очень яркая была. Закрыл я глаза, зажмурился, никак не могу уснуть. И вдруг послышались женские голоса. Далеко-далеко. И звуки свирели: тилли-тилли, тилли-тилли! То приближаются, то удаляются, то совсем пропадают... И снова: тилли-тилли, тилли-тилли. Что с конями стало! Натянули веревки — вот-вот оборвутся, — кружатся, как на току, вокруг кольев, да с такой силой, что сейчас колья вырвут из земли. Белый подбежал ко мне, нагнул голову, ткнулся мордой мне в ладонь, пыхтит, ровно сказать что-то хочет. Уши к голове прижал, а из ноздрей паром пышет. Понял я, что страшно ему, да что я сделать могу? Погладил его. Успокоился он немного, отошел от меня. А черный и вовсе не подходит. То залетит в круг, к самому колу кинется, то от него метнется — и прыгает, словно на луку взлететь хочет, земля дрожит под копытами. Шею выгнул и вдруг как подпрыгнет, да всеми четырьмя копытами о землю — хлоп, словно колодец выдолбить хотел. Ветра никакого нет, а хвост развевается! Кажется, кто-то невидимый сидит на коне лицом к хвосту и размахивает им. Меня заколотило от страха. Растолкал я конюха: "Вставай, говорю, слышишь, кто-то на свирели играет?" Он сел, прислушался. А свирели как-будто удаляться стали, но я все равно слышу: тилли-тилли, тилли-тилли. Все тише, слабее, пока совсем не пропали. Белый конь быстрой, но спокойной рысью кружил вокруг кола, натянув веревку и подняв голову, черный же дико подскакивал, мотая головой из стороны в сторону, словно хотел ударить что-то невидимое. Порой он неожиданно останавливался, подпрыгивал, и всеми четырьмя копытами бил о землю.

Я поднялся и хотел идти вслед затихающим голосам и звукам свирели. Но конюх шепнул мне: "Не надо! Еще заманят тебя в какую-нибудь пропасть". Понял я, о чем он говорит. Волосы у меня встали дыбом, но я заупрямился: "Хочу посмотреть, как они меня заманят!" Сделал я несколько шагов, звуки стали громче, яснее. Понял я, что и вправду хотят меня завести куда-то. И решил, что не стоит с этим связываться. Вернулся к коням. Вот такое чудо со мной случилось. Рассказал я обо всем деду, он и говорит: "Эго бывает в мае, когда на лугах цветы расцветают. И при полной луне...

5.

Путь к лесу, в котором Спартак расстался вчера с Родопидой, был далеким, но нетрудным.

Он первым пришел к чешме.

Ночью выпала роса. Деревья радовали свежей зеленью. Родившийся на заре ветерок с детской жизнерадостностью ласкал все, чего касался.

Спартак сидел в тени большого платана и следил за поворотом дороги, по которой должна была прийти Родопида. Завидев ее, он вскочил и побежал ей навстречу.

— Ты уже тут! — сказала она.

Ему казалось, что он знает ее голос много лет. И то, что происходит с ними, началось уже давным-давно — может быть, еще до того, как они появились на свет. Вот только встретились они сейчас, чтобы уже никогда не расставаться.

Иногда бывают мгновения, вбирающие в себя многие годы. Мгновения, обещающие бесконечность времени и постоянство чувства. Когда они наступают, их едва ли можно правильно оценить. Ко когда они проходят, забыть их невозможно.

— Ты уже тут!

Так могла сказать только девушка, которая давно знала, чем она станет для тебя, и сама ждала этой встречи. Потому что они давно уже были созданы друг для друга и предназначены друг другу той таинственной и доброй силой, которая устраивает людям эти случайные встречи.