«Спартак». Хроники возрождения». Книга вторая. 1977 год. Чистилище

Олег Блохин впоследствии сетовал на излишнюю мягкость в ту пору Морозова – видимо, исключительно в сравнении с Лобановским, поскольку это определение мало вяжется с образом Юрия Андреевича – а также его излишнее упование на профессионализм футболистов киевского «Динамо»: «Морозов слыл среди футболистов человеком душевным, мягким, как правило, не повышающим голос на игроков. И команда радушно приняла нового тренера… Гораздо позже, с дистанции прожитых лет, я понял, что чрезмерная мягкость Морозова (после каждодневно ощутимой жесткой требовательности Лобановского!) была восторженно воспринята игроками как добро, но вскоре для них же обернулась злом. И постепенно коллектив наш начал трещать по всем швам… Говорят, все познается в сравнении. И в те трудные для команды дни, вспоминаю, что я отдавал должное последовательности и твердости претворения в жизнь игровых и тренировочных принципов Лобановского, с которым сам не всегда соглашался. Я в то лето начал понимать, что для пользы дела киевскому „Динамо“ куда лучше подходил жесткий „требовательный деспот“ Лобановский, чем „мягкий интеллигент“ Морозов…»420.

Образ «мягкого интеллигента» никак не вяжется с Морозовым. «Но в Киеве Юрий Андреевич был таким, как рассказывает Блохин. Я даже не помню, чтобы Морозов когда-то повысил голос. По сравнению с Валерием Васильевичем Лобановским он был намного мягче. Может строгости нам и не хватило для достижения больших побед…»421, – подтверждал Олег Кузнецов. – «А вы книгу Блохина и его рассказ об этом периоде читали? <…> Так вот, я с его мнением согласен. Ребята почувствовали в Морозове слабинку и начали к делу относиться иначе. Упражнения вроде были те же, что при Лобановском, но того рвения, того желания – пусть даже чуточку и подневольного, вызванного предельной требовательностью тренера – не было…»422.

Морозов искренне недоумевал: «В чем же, интересно, этот либерализм проявлялся?! Да, я не считал нужным контролировать игроков, скажем, у них дома в дни отдыха. Это просто-напросто смешно: я ведь прекрасно знаю, что если футболист захочет обмануть тренера – выпить, с девушкой погулять, то он с легкостью обведет вокруг пальца любого „надсмотрщика“. В Киеве у меня были проблемы совсем другого рода. <…> После сезона 1982 года с большим футболом расстался Веремеев, не тот, что прежде, был Буряк. В общем, команда нуждалась в существенном обновлении, в притоке „свежей крови“. Я начал реконструкцию состава: впервые вышли тогда на поле Михайличенко, Олег Кузнецов… Надо сказать, что на протяжении всего сезона и руководство, и игроки меня поддерживали. Несмотря на некоторое, вполне естественное, снижение результата, никто меня из Киева выгонять не собирался…»423.

Виктор Чанов, однако, вспоминал совсем иное. О поддержке со стороны игроков не было и речи: «…Коллектив был очень дружный. Например, в конце 1983-го, когда Киев тренировал Юрий Морозов, не побоялись с ребятами прийти к председателю общества «Динамо» и выдвинуть ультиматум: либо он, либо мы…»424. По словам тогдашнего голкипера киевлян, игроки не принимали ни тренировки Морозова: «Это был ужас! Нелепые упражнения, бестолковые установки. На фоне Васильича – небо и земля. <…> Я не представлял, что классную команду можно развалить так быстро. Тренировки превратились в каторгу. То играем в лапту. То задание – попасть мячом в два других мяча. Мы слушаем и думаем: «Ты травишь? Футбол с бильярдом перепутал? Это киевское «Динамо», а не пионерский отряд!»…»425, ни его установки: «Мы привыкли с Васильичем к прессингу, а здесь тупая персоналка. Правый хав ушел налево – ты за ним. Он в туалет – и ты туда же. В обороне игра разладилась, нам постоянно забивали. В какой-то момент сообразили: еще немного – и встанем на вылет. Тогда после установок собирались отдельно: «Забыли все, что он сказал. Играем так и так…». В перерыве Морозов влетал в раздевалку багровый: «Разве я это говорил?!». А на него уже не обращают внимания…»426.

Не добавляли авторитета тренеру и проколы «чужака»: «Был еще эпизод, который не добавил Морозову уважения. Позади пара месяцев после его назначения. Едем на автобусе из киевского аэропорта. Морозов берет микрофон, объявляет на весь салон: «Завтра в 11.00 от Финляндского». Народ прыснул: «Ничего, что это Киев, а не Ленинград…». Все складывалось из мелочей…»427. Словом, уход Морозова был предопределен: «Мы были на грани. Морозов настроил против себя всю команду. Над ним уже просто издевались. Орет: «Была б моя воля, взял бы пистолет и расстрелял вас!». Хорошо. Утром приходит на теорию, а на столе – пистолет. <…> Игрушечный. Но Морозов все понял, развернулся и выбежал…»428.