Спартанец

– Я желаю, чтобы дом убрали и привели в порядок, потому что я собираюсь здесь жить, – сказал Клейдемос и направился в атриум. – Когда все будет в порядке, я позову женщину, которая вырастила меня на горе Тайгет как сына твоего народа. Как тебя зовут? – спросил он пожилого слугу.

– Алесос, господин.

– Ты знаешь, о ком я говорю?

– Да, господин, ты говоришь о дочери Критолаоса. Твоя история хорошо известна в городе.

– Тем лучше, – продолжил Клейдомос. – Сегодня я буду ночевать в атриуме.

Клейдемос до позднего вечера работал вместе с Алесосом и остальными слугами, которых привели с полей. Когда стало темнеть, он развел огонь в середине атриума, зажег жертвенные лампы и почувствовал, что в старинный дом вернулась жизнь. Он сел у огня вместе со слугой, который его сопровождал.

– Сколько тебе лет? – спросил Клейдемос.

– Больше семидесяти, господин.

– Сколько лет ты служишь этому дому?

– С тех пор как родился, как и мой отец, и отец моего отца.

– Значит, ты много лет прожил с хозяином дома, Аристархосом.

– Да, господин. Когда я был молод и полон сил, я сопровождал его на войну в качестве личного слуги.

– Расскажи о нем… Каким он был?

– Он был великим воином, но не только; воинская доблесть – обычное дело в этом городе. Ваш отец был справедливым и щедрым человеком, поэтому он мог доверять нам.

Слуга встал, чтобы подбросить дров в огонь, затем снова сел и продолжил тихим голосом:

– Наш народ не любит спартанцев, господин…

– Знаю, Алесос, я жил среди твоего народа.

– Они как пустые панцири из железа и бронзы, у них нет души.

– Ты смелый человек, раз говоришь эти слова командиру четвертого отряда равных.

– Твой отец был настоящим мужчиной. Не было ни единого раза, чтобы его рука кого-то ударила или унизила.

– Что ты думаешь обо мне?

– Ты действительно хочешь знать, что я думаю?

– Да, говори свободно.

– Голос крови не смолкнет. Было написано, что ты вернешься туда, откуда начал свой путь. Только тебе ведомы тайны твоей души, но я чувствую, что наследие Критолаоса не утрачено. Угли долго тлеют под пеплом, и лишь глупцам кажется, что они угасли. Достаточно дуновения ветра – и пламя снова вспыхнет.

Клейдемос опустил глаза:

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, старик.

– Господин, среди слуг есть те, которые из-за бедности или страха стали глазами и ушами власть имущих и угнетающих наш народ; берегись их, я назову их имена. Что касается меня, знай, что я почитал Критолаоса так же, как любил твоего отца Аристархоса. Ты растение, пустившее корни на двух полях, и я с любовью возделывал каждое из них. Если хочешь, я могу доказать тебе. Ты правильно делаешь, заботясь о доме, в котором родился, и чтишь память своего отца, прославленного воина и несчастного человека. Может быть, твой путь еще скрыт от тебя. Лишь боги могут приоткрыть завесу над ним.

Клейдемос встал, чтобы помешать угли.

– Боги знают, каким путем нам суждено идти, – сказал он, глядя на ярко пылающее в очаге пламя. – Завтра ты поднимешься на гору и приведешь женщину, которая была мне матерью на протяжении двадцати лет. Ты скажешь, что все это время я думал о ней и только судьба разлучала нас, что я жду ее, исполненный сыновней любви.

– К рассвету я буду в пути, – сказал слуга и встал, – поэтому, с твоего позволения, я пойду спать.

– Ступай, – сказал Клейдемос, – и пусть боги пошлют тебе крепкий сон.

– И тебе того же, господин, – ответил старик и открыл дверь, чтобы уйти.

– Придет ли она? – спросил Клейдемос, не оборачиваясь, а как бы размышляя вслух.

– Придет, – ответил слуга и закрыл за собой дубовую дверь.

Клейдемос лег у огня и долго думал о матери, которая ждала его в хижине на горе, и о той матери, которая спала вечным сном в холодной могиле под черными кипарисами.

Он увидел ее издалека, сидевшую верхом на осле, которого Алесос вел за поводья. Клейдемос тут же узнал ее, бросил серп, которым косил сорняки во дворе, и бросился бегом, невзирая на хромую ногу, всегда дававшую о себе знать в плохую погоду. Даже самая пронзительная боль не смогла бы остановить его. Он поднял мать на руки и долго, крепко обнимал ее, не говоря ни слова. Алесос тем временем отвел осла в конюшни.

– Мама… – наконец вымолвил он. – Мама, какие у тебя… длинные и седые волосы.

Он погладил ее по голове, по лицу, а затем снова прижал к себе. Ее теплые слезы капали ему на лицо, и он услышал дрожащий голос:

– Сын мой, я благодарю богов за то, что они даровали мне этот день. С тех пор как ты ушел, по вечерам, закрывая дверь, я всегда смотрела на тропу, ведущую из долины, и надеялась увидеть тебя.

– Мама, – ответил Клейдемос. – Все вышло наоборот: тебе, старой и уставшей, пришлось ехать ко мне.

Он обнял ее, и они вместе направились к дому, вошли и закрыли дверь. Вдали от посторонних глаз они позволили чувствам, что копились в их сердцах на протяжении долгих лет, вырваться наружу. Они плакали, смотрели друг на друга и молчали.