Спасение на воде

С треском я пролез через крапивно-малиновые заросли, перешел старый скрипучий мост и вышел на берег.

Я долго шел по пустынной дороге. Слева были жидкие кусты, справа — обрыв, под обрывом — широкое ровное пространство, залитое мелкой глинистой водой. Потом я увидел столбик над обрывом, на фанерке было написано: «Внимание! С 8 до 16 часов производятся взрывные работы. Предупреждение — три длинных гудка. Отбой — один гудок. Соблюдайте осторожность!»

… Какую соблюдать осторожность?.. Спрятаться было негде. Я пошел дальше. И тут услышал низкий, глухой, словно из-под земли идущий гудок. После долгой паузы — второй, после тишины — третий. Я посмотрел вокруг — спрятаться было негде. Я отошел от обрыва, встал, закрыв ладонями уши, как можно шире открыв рот.

Я долго так стоял, замерев… Потом раздался гудок — отбой.

Я пошел дальше, и снова вдруг пошли длинные, глухие, вытягивающие душу гудки, и опять — ничего!

Наконец гудки кончились. Пошел лес, но горелый — черные торчащие палки, разводы сгоревшего мха, зола. Потом уже пошла сплошная гарь! Я быстро шел, хрустя сгоревшим мхом. От волнения я нашел в кармане несколько семечек, оставшихся еще с Петрокрепости, и на ходу, не замечая их, грыз. Одна семечка, видимо, оказалась горелой, и я вздрогнул от неожиданности, почувствовал вдруг гарь и в себе.

Потом появился поселок, состоящий из серых стандартных домов. Я зашел в магазин. Потом я сидел в стеклянной столовой, ел, все время поглядывая из окна на небо, на набирающиеся в нем черные тучи.

Неужели надо плыть обратно? Я вспомнил, как ночью мы мчались к далекому, одинокому острову Коневиц, то взлетая, то падая в темноте, сжавшись, оцепенев от отчаяния. Вспомнил маленький красный маяк на маленьком островке среди тьмы. Неужели снова предстоит идти через эти пространства?.. Ведь можно же доехать! Рядом со столовой была остановка, от нее ходил автобус до Громова, а там уже поезд!

Можно отказаться плыть, но тогда Никита, безумец, поплывет один! Ну и что? Почему же я должен из-за него страдать? Неизвестно, для чего еще требуется большее мужество: чтобы молча плыть или чтобы отказаться?

Когда я вернулся, я увидел Никиту, быстро упаковывающего снасти.

— Все! Домой!.. Хватит! — злобно говорил он. — «Портфели форели!», «Сига до фига!» Как же!

Оставив его упаковываться, я ушел в каюту и лег. Эта постоянная его ярость начала мне надоедать. Потом я слышал, как он яростно заводил двигатель. Потом я почувствовал, что мы отплываем. Пока мы шли среди островов, вода была гладкой, зеркальной. Крайний лесистый остров с длинным песчаным мысом, похожий на ежа, отражался в воде. Мы шли до темноты, и в темноте начали подниматься волны. Брызги летели из темноты. Вдруг неожиданно большой волной скатило с крыши рубки весло, багор и подсачник. Никита, побелев от злости, дал мне штурвал и ушел в каюту. Я поднял удочку, чтобы убрать ее с края катера, и услышал_/ как ветер свистит у размотавшейся лески. Никиты наверху не было, я был один.

Я вел катер, с тоской глядя по сторонам, и вдруг снизу раздался громкий хруст. Никита выскочил, вырубил двигатель, потом в одних трусах стал метаться по корме. Вдруг, не говоря ни слова, он вылез за корму, скрывшись в темноте, а через секунду появился снова.

— Винт в порядке, — пробормотал Никита.

Потом он быстро поднял настил кормы и с фонариком полез вниз. Я поглядел вниз — Никита освещал тусклым фонариком коленчатый вал. Вал состоял теперь из двух половинок — соединительная крестовина развалилась!

— Простыню! — сказал Никита.

Я спустился в каюту, там оказалось по щиколотку воды! Уже по воде я дошел до шкафчика, вынул туго сложенную квадратами крахмальную простыню. Зачем вообще нужно так крахмалить? И потому что я разозлился на крахмал, я понял, что уже нервничаю.

Мы привязали хлопающую, бьющуюся простыню нижними концами к лееру рубки, одним верхним концом — к стояночному огню и другим — к веслу. Я долго лежал в сравнительной тишине за рубкой, стараясь забыть о нашем положении, натягивая веслом угол паруса, словно тащил бредень. Потом снова встал на ледяной ветер и увидел, что нас уносит: последний ориентир — какой-то длинный мыс, чернеющий в темноте, — исчез, вокруг были только волны.

Тут, бросив весло, я быстро слез в рубку, стал включать и выключать прожектор — SOS! И больше всего меня испугало, что Никита, который, сопя, стоял рядом, не сказал: «Прекрати!» — а вместе со мной смотрел в окно на луч прожектора, но свет кончался удивительно близко, в двух метрах.

Потом Никита стал заводить помпу, но помпа не заводилась. Никита бил ногой по коротенькой ручке помпы, ручка, чавкая, отскакивала назад, и помпа молчала.

Вдруг, громко выстрелив, простыня вывернулась обратно, ветер непонятно сменился — и тут же огромная ледяная волна, вдруг все закрыв собой, заполнила рубку.

Дрожащими руками я сорвал с крепления помойное ведро, выбросил в это страшное озеро, кичащееся своей чистотой, весь мусор, зачерпнул, выплеснул, но меня снова накрыла волна, наполнив ведро холодной водой.