Спаситель мира

В отличие от Льето, Танкред был нимало не удивлен тем, что сестру мог привлечь мужчина вроде его друга. Он знал, что она никогда не придавала значения социальному положению, чем, кстати, часто навлекала на себя недовольство отца, когда тот был еще жив. К тому же теперь, когда ультраконсервативный режим старого папы разлетелся вдребезги, во многих областях правила смягчились, и не исключено, что в ближайшем будущем отношения такого рода не вызовут нареканий и их не придется держать в тайне.

Танкред радовался этому неожиданному последствию «визита» сестры. Я даже думаю, он втайне надеялся, что эта связь окажется достаточно прочной, чтобы перерасти в союз, и вся его семья переберется на Акию в одну из будущих человеческих коммун.

Но я заглядываю слишком далеко, до этого еще жить и жить.

– Льето передумал, – вдруг сказал Танкред.

Поскольку мы уже некоторое время молчали, звук его голоса заставил меня вздрогнуть.

– Теперь он желает улететь на «Святом Михаиле».

Его мысли двигались по тому же пути, что и мои.

– Он хочет воссоединиться с ней, – улыбнулся я. – Что ж непонятного.

Танкред задумчиво кивнул.

– Это лучшее, что могло случиться с сестрой. Учитывая их разницу и в происхождении, и в возрасте, общество, конечно, устроит им веселую жизнь, но я думаю, они смогут быть счастливы.

– Погоди, дадим им время лучше узнать друг друга, – вернул я его на землю. – В конце концов, у них и было-то три недели на все про все.

– Вот только с тех пор Льето не вылезает из кабины тахион-связи! Полное впечатление, что он там поселился!

Я расхохотался. Как здорово было видеть, что Танкред снова шутит.

На его лице лежала печать перенесенных испытаний, а в черных волосах появились серебристые пряди, и все равно в этот момент мне подумалось, что все худшее уже позади. Он наконец оживал.

– Я рад за тебя, – неожиданно для самого себя сказал я, глядя на друга. – Кажется, ты перевернул страницу, порвал с прошлым.

Он ответил мне одобрительным взглядом, потом откинулся назад, прислонившись спиной к единственному сундуку, где хранил свои вещи.

– Думаю, это случилось, когда я пошел повидать Роберта де Монтгомери в его камере.

– А я и не знал, что ты нанес ему визит, – вздернув брови, заметил я.

– Я, вообще-то, не собирался, это получилось почти случайно, – сказал Танкред, не отводя глаз от потухающих углей в очаге. – Однажды, оказавшись недалеко от штрафных казарм, я вдруг поддался внезапному порыву и зашел. Наверное, мне хотелось свести счеты – думаю, меня привело в тюрьму что-то вроде нездорового желания насладиться его падением. По иронии судьбы он оказался в той же камере, где я ждал трибунала. В той же, куда он, еще не будучи претором, нанес мне визит прямо перед судом. Когда я подошел к стеклянной перегородке, он лежал на скамье; спутанные волосы, плохо выбрит, мятая одежда. Мне сразу стало стыдно. Тот, кого я пришел обвинять, был лишь бледной тенью самого себя. Мой злейший враг, который так остервенело добивался разорения моей семьи, был уничтожен. От него ничего не осталось. Его падение с вершин власти оказалось столь сокрушительным, столь безжалостным, что этот человек, некогда высокомерный и наглый, на свой манер даже яркий, теперь превратился в пустую оболочку.

Меня не удивило то, что рассказывал Танкред. Я всегда считал, что в конечном счете власть сводится всего лишь к своим атрибутам. Стоит их отнять, и даже самый могущественный человек в мире снова становится обычным бедолагой.

– И что он сделал, когда увидел тебя?

– Я зашел совершенно бесшумно и долго разглядывал его, прежде чем он меня заметил. Но в конце концов он почувствовал мое присутствие, потому что внезапно поднял голову. Увидев меня, он вскочил с живостью, которой я от него в тот момент не ожидал. Он выпятил грудь, глаза загорелись, он вперил в меня взгляд, как когда-то, в жалкой попытке заставить меня опустить глаза. А я, пришедший, чтобы все ему выложить, выплеснуть прямо в лицо всю злость, которую вызывали во мне люди вроде него, и подвести черту под нашей общей с этой презренной личностью историей, – я не мог выдавить ни слова. Увидев его таким – одиноким, униженным, конченым – я испытал глубокую жалость. Человека, которого я ненавидел, более не существовало; мне нечего было там делать. Я ушел, как пришел, не сказав ни слова.

Танкред на мгновение умолк. Огонь догорал, я различал только контуры лица моего друга.

– Прежде чем коридор с камерами остался позади, я услышал, как он разрыдался. Думаю, жалость, которую он прочел на моем лице, была для него мучительней удара кинжалом. Она послужила окончательным подтверждением его полного поражения. Наверное, он предпочел бы, чтобы мы с ним сцепились, дали волю гневу и ярость снова подпитала бы нашу связь. Но на человека, который все потерял, не нападают. И он это прекрасно понял.

Я медленно кивнул.

– Конечно, искоренить все зло в мире никогда не удастся, но то, что Роберт де Монтгомери окончательно сошел с круга, уже чертовский шаг вперед!