– А возвращать двадцать тыр ты не собираешься? – спросил изгвазданный мужчина. И как спросил! Я сразу признал в нем незнакомца из рации.
– Двадцать тыр? – Белкин Глаз был этой цифрой немного озадачен.
– Да, на них сторговались, за мальчишку. Деньги уже у него на счету, – злорадно сообщил мой незнакомец.
– Хорошие деньги, – сказал Белкин Глаз. – Слышал, Гусь?
– Андро! Это что – правда? Андро, тебя перекупили, что ли? – Гусь посмотрел на меня, потом на Белкина Глаза, словно спрашивая: разве такое возможно, разве в тройках такое вообще может быть?
– Если бы я знал, что это за мальчишка, то за две тысячи не согласился бы, – ответил я. – И вас ваш Сергей Антонович тоже надурил. Это не деньги – за такую работу.
– Деньги – хорошее слово. Весомое слово… – Тут лицо Белкина Глаза стало металлическим. – Иди, Андро, трать свои двадцать тыр. Ты их заработал. Только экономь – других у тебя уже не будет.
Я понял – мне уже не быть обезьяной. Ну и что? Сам уже собирался бросить это дурацкое ремесло. Риску много, проку мало.
– Лучше бы ты их не тратил, Андро, возвращать придется, – сказал незнакомец. – Я-то с ними разберусь, договорюсь, а потом до тебя доберусь.
– Сань, добеги до магазинчика, возьми каких-нибудь тряпочек, почистить этого сокола, – сказал хищник парню, который помогал Гусю. – А то его в таком виде в машину сажать – сам понимаешь… Артем, хватит реветь. Отвезем к папке с мамкой. Тебя хоть эти обормоты покормили?
А мне все вдруг стало безразлично – вся эта суета вокруг мальчишки, его будущее, его уникальная способность вцепляться в эти самые каналы, пронизывающие мир, и удерживать их, пока они не истончатся и не рассеются в прах. Что мне-то с того?
Я пошел прочь.
Мало ли о чем просил Максим… Ну, что я теперь могу сделать? Да, перед Максимом немного стыдно. Стыдно за то, что мне уже ничего не хочется – ни Артемке помогать, ни Катю с малышами искать в Никитинском. Знаю, что нужно, а не хочу. Кончился завод в игрушечной обезьяне, ослабла тугая пружинка, не шевелятся лапки…
«Прости меня, Максим. Слышишь? Прости, – мысленно сказал я. – Ты же слышишь. Ну, что может сделать наемная обезьяна? Я же никогда никого не любил настолько, чтобы с того света прорываться… то бишь просачиваться из инфополя, где хранятся, наверно, все покойники со времен Адама и Евы… или они в конце концов рассыпаются, их информация становится частью какой-то другой информации? Я не виноват, что у меня нет такой способности! Был я обезьяной – и придется стать чем-то другим, процесс мучительный, место преподавателя гимнастики в колледже тоже не медом намазано… Так что прости, Максим, прости, Максим, не поеду я ни в какое Никитинское, знаю, что надо, а не поеду, прости, Максим… где ты там, в своем инфополе? Где ты там – на соседней странице, что нависла над ползущим муравьем? Где ты там – в струнах вселенской арфы? Прости, Максим, не получается, не хочу, прости старую внезапно уставшую обезьяну, прости, Максим…»
Леонид Каганов
Степашка
Вдали за рекой садилось солнце, бросая на пастбище последние серенькие лучи. Становилось зябко, и маленький Степашка придвинулся ближе к костру. Стадо устраивалось на ночлег, Иван и Петр гарцевали, щелкая кнутами и сгоняя скотину в кучу. Степашка глядел на братьев с гордостью. «Заварю им кипяточку, – решил Степашка, – усталые вернутся к костру, а тут им кипяточек…» Он взял чугунок и стал спускаться к реке.