Спасти или уничтожить

Размышлял он недолго. Он уже решил для себя, что лейтенант Зайенгер — верный нацист и ни в какой интриге состоять не может. Во всяком случае, сейчас его пафос, безусловно, определен его идеями, а они направлены только на службу фюреру и рейху!

— Ну, хорошо! Что бы вы положили в основу наших обращений к полякам? — спросил он, почти не надеясь на ответ, ибо это уже была стратегия, и стратегия высшего уровня.

Зайенгера это не смутило, и он снова удивил:

— Сколь долгая стратегия вас интересует?

— У вас есть варианты? — улыбнулся Геббельс.

Зайенгер замолчал, и у Геббельса на миг мелькнуло, будто не Зайенгер пришел на консультацию к высокому руководителю, а он, Геббельс.

— Для начала я бы попробовал где-то на заднем плане, отдаленно, может быть, в виде некоего эссе известного литератора, обиженного партией, выдвинуть мысль о том, что отношения Германии и Польши имеют давнюю историю и претерпели за века много изменений, в основе которых всегда лежала необходимость признания реальностей.

Он сделал паузу, выжидательно глядя на Геббельса — продолжать ли? — и продолжил.

Рейхсминистр пропаганды слушал, не перебивая, убеждаясь, что он встретился с человеком, который вполне способен стать тем мостом в будущее, которое начинает строить партия. Он вспомнил, как почти два года назад, в разгар словесной перепалки с Польшей по поводу «данцигского коридора», он пригласил ученых-историков, пытаясь понять, в каком направлении следует развивать натиск, чтобы получить максимальный эффект.

Тогда его огорчило открытое разделение ученых мужей, которые превратили все в ожесточенный спор. При этом мало кто из них приводил аргументы из прошлого, то и дело взывая к «очевидностям». Геббельс не смог выдержать более получаса, после чего распрощался с гостями.

Зайенгер же доказывал свою правоту спокойно, опираясь на знания и разумные доводы, и ко времени окончания беседы Геббельс был уверен в том, что проект лейтенанта надежен и самостоятелен. Во всяком случае, ни разу за это время не складывалось впечатления, будто он повторяет чьи-то мысли.

Следовательно, сказал себе рейхсминистр пропаганды, отказывать в доверии такому истинному патриоту неразумно!

Жестом попросил лейтенанта помолчать, он подошел к телефону:

— Дорогой Гейдрих, — произнес он в трубку. — Мы сейчас беседуем с вашим лейтенантом, и я прошу вас принять его как можно скорее, чтобы…

Видимо, начальник РСХА перебил, потому что Геббельс несколько секунд молчал, а потом кивнул:

— Конечно! Так я ему и скажу!

Провожая Зайенгера, у двери протянул руку и сказал:

— Вас ждет Гейдрих. Вы можете отвечать на все его вопросы о нашей беседе совершенно откровенно! Мы делаем одно важное дело!

И вскинул руку в нацистском приветствии.

В приемной Гейдриха Зайенгер не ждал ни секунды. Едва он открыл дверь, секретарь поднялся — не суетливо, но с видимым уважением — и сказал:

— Вас ждут, лейтенант!

Гейдрих в самом деле ждал его и по большей части задавал вопросы, внимательно выслушивая ответы Зайенгера. Правда, время от времени он перебивал его, но каждый раз лейтенант поражался умению собеседника мгновенно выделять детали, которые, как он сразу же объяснял, несли в себе опасность в будущем.

Правда, беседа не слишком затянулась. Начальник РСХА поднялся и, протягивая руку на прощание, сказал:

— Ваш план интересен, и всем нам будет приятно видеть, как вы его реализуете, но должен вам сообщить не совсем приятное: есть основания полагать, что русские уже проводят свою операцию в том же самом направлении.

Зайенгер отреагировал мгновенно:

— Могу я узнать подробности?

— Да, конечно. Сейчас вас проводят к штурмбаннфюреру Гётце, который ознакомит вас с подробностями. Информация пришла от нашего русского резидента, и Гётце ее досконально проверяет. В общем, вам нужно исходить из того, что русские создали некую сверхсекретную группу из заключенных своего ГУЛАГа.

Глянув на Зайенгера, уточнил:

— Сейчас вы об этом узнаете всё.

1942 год, январь, Москва

Получая информацию о том, что поиски «белорусских караванов» не принесли результатов, Берия постоянно ждал вызова к Сталину и разноса за то, что провалил такое важное дело.

Впрочем, «разнос» для Берии был наименее опасным последствием. Между прочим, и трибунал, и все, что за ним могло бы последовать, тоже мало беспокоило.

Воистину же пугало то, что он не смог выполнить возложенную на него задачу, понимая всю ее важность!

Важность задачи понимает, но решить ее никак не может — вот что угнетало Лаврентия Берию, а не примитивный страх наказания!

Паузу, которую, как он был уверен, держит Сталин, он воспринимал как своеобразное обидное снисхождение: дескать, понимаю, что не можешь, но уж, так и быть, попытайся еще раз.

Правда, где-то в глубине души Берия осознавал, что причины такой отсрочки более весомые, соответствующие каким-то неведомым ему особым обстоятельствам.

Очередной вызов он воспринял совершенно спокойно, тем более что никаких указаний о данных, которые непременно нужно взять с собой, он от Поскребышева — секретаря Сталина — не услышал.