Волна ярости захлестнула душу Мокси.
Он прикрыл глаза, и алый луч утреннего солнца скользнул по его суровому лицу.
– Вперед, старушка!
Оказавшись вновь на Большой дороге, освещаемой первыми лучами солнца, отдохнувшая лошадь бодро пошла вперед, подчиняясь воле своего хозяина…
…Пробираясь по вестибюлю, Горючка Смок плотно прижимал ладонь к носу. Черт дери, смрад здесь как в сортире! Разило виски, пережаренным мясом, пивом и сексом. На потрепанных кушетках, откинув головы на подлокотники, храпели мужчины. Рты у большинства были распахнуты и напоминали широкие разрезы на бурдюках с водой. Смешиваясь с затхлыми ароматами немытых тел, в воздухе стоял крепкий запах дешевых духов – этот запах оставили живущие в борделе животные. Смок продолжал ковылять к выходу по ковру, усеянному пятнами от выпивки и мочи. Да, это был настоящий вертеп, притон свиней, где они напропалую жрали помет друг друга и совокуплялись при первой возможности. Возле входной двери на полу Смок заметил размокший кусок хлеба. Ухватив его плохо гнущимися пальцами, он вернулся, ковыляя, к одному из спящих и опустил хлеб тому в рот. Затем прихватил табурет, стоявший у стойки бара, и вышел на улицу. Там он увидел, рядом со своей лошадью, еще трех. Отвязав самую сильную, Горючка Смок поставил рядом с ней табурет и, взгромоздившись на него, перекинул через круп лошади свою правую ногу, после чего забрался в седло. Несколько капель горючки пролилось сквозь тряпье его одежды на спину лошади. Животное заходило под Смоком, и он почувствовал его силу. Прощайте, кастрированные ублюдки. Этот конь был жеребцом.
– Мне не важно, куда ты топал, – проговорил, обращаясь к нему, Смок, – но мы с тобой отправимся на север.
Он натянул поводья, и жеребец послушно отозвался.
Отъехав от коновязи, Смок взглянул на землю и заметил на ней свежие следы. Да, тут поутру, пока Смок спал, явно кто-то куда-то торопился. Смок принялся изучать следы. Это явно не Мокси – тот давно обогнал Горючку Смока. Так чьи же это следы?
Он шлепнул жеребца по мускулистому боку. Отвел глаза от свежих следов на земле и задумался. Вспомнил легенду, известную всем и каждому: герой победил на дуэли, даже не удосужившись выхватить пистолет из кобуры. Теперь голос его, словно разогретый пурпурным сиянием восхода, зазвучал сильно и звучно:
–
Лошадь пересекла черту северной границы города.
–
Лошадь коротко заржала.
– Тебе понравилось, лапуша? – спросил Смок, похлопав лошадь по крупу. – Конечно, понравилось. Коньки он откинет, это как пить дать.
…Выхватив из-под подушки пистолет, Дуайт сел в постели. В спальне находился посторонний.
– Просыпайся, – сказал незнакомец.
Дуайт нажал на спуск, раздался выстрел. Но тень в углу даже не пошевелилась. Дуайт выстрелил снова. Разлетелись куски штукатурки, но незнакомец не шелохнулся.
– Неужели этот проходимец меня убил, и я уже мертв? – воскликнул Дуайт.
Незнакомец приблизился, и сквозь темноту Дуайт увидел его лицо. Лицо дрожало и словно шло волнами – одни черты непрерывно сменялись другими.
– Кто ты? – спросил Дуайт.
– Ты должен спрятать свою жену, – прозвучал голос.
Этот голос, казалось, был способен содрать с человека кожу и раздробить его кости.
– Что ты знаешь о моей жене? Моя жена умерла.
Кожа на лице незнакомца натянулась, словно готовая лопнуть, после чего он отступил в тень.
– Ты должен
Руки Дуайта тряслись. Дрожащим голосом он отозвался:
– Оставь меня в покое. Это мои заботы. Моя жена умерла. Уходи, кем бы ты ни был, иначе я буду стрелять.
Незнакомец отошел от стены, приблизившись к постели. Неужели это Джеймс Мокси? И это конец?
– За тобой идут, – проговорил незнакомец, и лицо его вновь приняло новые, незнакомые очертания. – Скоро они будут здесь.
– Кто идет? Мне нечего прятать. Моя жена…
Тень придвинулась еще ближе к постели. Дуайт отпрянул, инстинктивно закрыл глаза, но, когда он открыл их вновь, тень уже скользила прочь вдоль стены, по пути изменив очертания стоящего на ее пути туалетного столика.
Дуйат вскочил с постели и прокричал в открытую дверь:
– Я ничего не стану прятать. Ты ничего не знаешь про мою жену. И про меня!
А вдруг знает? Холодный липкий страх поднялся в его душе.
Не зная, что делать, чему и кому верить, Дуайт неподвижно стоял посредине комнаты. Затем бросился к окну.
За окном – никого и ничего. Ни звука, ни шороха.